По каким-то непонятным для меня причинам, в последнее время я все больше испытываю желание поговорить именно с вами. Мне кажется, что из всех людей в Америке, которых я помню, вы мне ближе всего по духу. И мне очень хотелось бы поделиться с вами двумя вещами, моя любимая сестра во Христе. Первое: я благодарю вас каждый день за то, что вы когда-то решились написать мне письмо, в котором рассказали все об Эбнере. Теперь я замечаю, что мой муж день ото дня становится сильнее. Он очень хороший человек и прекрасный слуга Господа нашего. Он очень нежен, терпелив, отважен и исключительно умен. Деля с ним бремя служения на этой земле, которую он намерен возродить, я испытываю такую радость, которую не могла себе даже смутно вообразить, пока жила в Америке. Каждый день несет в себе новый вызов. Каждая ночь становится благословением за хорошую работу – начатую или уже законченную. В своих письмах к вам я раньше никогда не писала о любви, но теперь, как мне кажется, я поняла, что это такое – настоящая любовь. Мое самое заветное желание – чтобы и вы когда-нибудь встретили достойного христианина, такого же, как ваш благородный брат. Его хромота почти пропала, хотя я продолжаю делать ему массаж каждый вечер. Если говорить точнее, то я занималась этим до недавнего времени, но несколько дней назад одна полная женщина, живущая на нашем острове, и очень опытная в "ломиломи", как называют здесь лечебный массаж, предложила свои услуги. Вот сейчас я слышу, как она по-матерински обращается ко мне: "Я пришла делать ломиломи маленькому человеку". Я уже несколько раз поправляла её, настаивая на том, чтобы она называла моего супруга "Макуа", что означает "Отец", но она упорно не желает меня слушать.

И второе, что я хотела бы рассказать вам. Во мне растет та кое чувство, будто я работаю, непосредственно руководствуясь волей Божьей. Ещё не так давно я сомневалась в том, мое ли это призвание – миссионерство. Но время идет, и когда я наблюдаю за теми преобразованиями, которые происходят на острове, я ещё раз убеждаюсь в том, что нашла для себя занятие, единственно верное и подходящее именно для меня. Я радуюсь каждому рассвету, потому что впереди у меня целый день, полный работы. В пять утра, когда я выглядываю во двор, я вижу, что он уже заполнен терпеливыми, красивыми улыбающимися туземцами. Они готовы оставаться там весь день, в надежде, что я уделю им время и поучу их шить, или просто побеседую с ними и расскажу что-нибудь из Библии. Малама обещала мне, что когда она сама научится читать и писать, то разрешит мне учить и других людей тому же, но не раньше. Она не может никому позволить опередить себя ни в чем. Правда, она дала свое согласие вот ещё на что. Во время дневных уроков она позволяет своим детям и детям других алии сидеть и слушать, что я говорю. Между прочим, её дочь Ноелани почти настолько же сообразительна, как и её мать. Мой дорогой супруг также надеется на помощь Ноелани и чувствует, что она должна стать второй по счету обращенной христианкой на острове. Первой, разумеется, должна быть Малама. Милая Эстер, можете ли вы мысленно представить себе, как преображается лицо язычника, когда тучи невежества и предрассудков исчезают, и их место занимает чистый свет Господа нашего, начинающий сиять в их глазах?! Я хочу попытаться передать вам, дорогая моя сестричка, насколько я счастлива, и хотя то, что я сейчас сообщу, может показаться даже богохульством (но я ведь говорю это не кому-нибудь, а только своей дорогой сестре!), но в эти плодотворные восхити тельные дни, когда я перечитывала Новый Завет, я почувствовала, что читаю не о Филимоне и коринфянах, а о Иеруше и гавайцах. Ведь я – как раз та, кто трудится ради нашего Учителя, и я не могу передать даже своему любимому супругу ту радость, которую я испытываю, живя в своей травяной хижине и встречая каждый день счастливые коричневые лица.

Ваша сестра во Христе Иеруша".

* * *

Пока Иеруша занималась образованием Маламы, у Эбнера оставалось свободное время, когда он мог исследовать поселение, и как-то раз он обнаружил, что все мужчины и даже некоторые крепкие женщины куда-то исчезли. Он не мог объяснить столь странного события. Все алии оставались на местах, и Эбнер хорошо видел, как они разгуливают под деревьями коу рядом со своими домами, или направляются к морю, чтобы покататься на досках, ловя высокие волны. Хорошо в этих краях быть алии. Для них тут существовало лишь несколько занятий: почаще есть, чтобы вырасти огромным, и побольше времени уделять играм, чтобы быть в форме на случай войны. Год проходил за годом, алии становились все более ловкими, а война так и не начиналась.

И все же один алии также исчез вместе с мужским населением Лахайны. Эбнер заметил, что Келоло вот уже несколько дней не заходил навестить его и Иерушу. Правда, он присылал еду, а вместе с ней передал и три доски, из которых Эбнеру удалось смастерить примитивные полки для грубых шкафов, но самого Келоло видно не было. Это тревожило Эбнера, потому что только вождь мог решить, где и когда будет выстроена новая церковь. И вот, когда терпение миссионера стало иссякать, он обнаружил Келоло на самой окраине поселка. Он занимался тем, что копал огромную яму. Работа шла полным ходом, а Кеоки поблизости не оказалось, так что переводить Эбнеру непонятный пока язык было некому. Все, что мог сказать Келоло, было только: "Фетида", после чего вождь начал отчаянно жестикулировать, показывая, что размеры этой ямы должны соответствовать размерам трюма брига.

Эбнер все ещё пребывал в растерянности, когда увидел на пляже длинную процессию, состоящую из двух тысяч пошатывающихся мужчин и женщин. Пыль от их ног поднималась вверх и застилала небо. Их подгоняли королевские слуги, а туземцы были нагружены бревнами, распиленными на шестифутовые куски и привязанных для надежности к спинам людей. Эта желтоватая древесина, наверное, была очень ценной, потому что даже в том случае, если падал один небольшой кусок дерева, остроглазый надсмотрщик тут же ударял палкой незадачливого носильщика, и приказывал одной из следующих за мужчинами женщин немедленно поднять упавший груз. Это было сандаловое дерево. С его ароматом не могло соперничать никакое другое растение. Оно представляло собой бесценный товар на азиатском рынке, это была основа коммерции Гавайских островов и цель всех американцев. Сандаловое дерево играло роль одновременно и сокровища и проклятия Гавайев.

Деревья прятались в непроходимых лесах. Они редко вырастали до тридцати футов, и их отличали светлые листья. Давным-давно, когда их ценность ещё не была открыта, эти деревья в изобилии росли даже в низинах, но теперь во всех доступных местах их вырубили. Причем уничтожали их алии, для которых сандал не считался деревом запретным. И если Келоло действительно вознамерился заплатить Джандерсу два груза сандалового дерева за бриг, ему необходимо было загнать своих людей высоко в горы или послать их в самые отдаленные уголки острова. И теперь, наблюдая, как усталые, еле держащиеся на ногах мужчины приближаются к яме, Эбнер понял суть происходящего. В тот день, когда миссионер впервые занялся обучением Маламы, капитан Джандерс указал точные размеры трюма "Фетиды", по которым и была вырыта яма. Так вот, когда эта яма дважды заполнится сандаловым деревом, "Фетида" перейдет в собственность Келоло.

Как только первые бревна попадали в яму, несколько мужчин спрыгнули туда же и принялись укладывать их ближе друг к другу, поскольку капитан Джандерс несколько раз предупредил Келоло, чтобы между бревнами не оставалось пустых мест. Эбнер догадался и о том, что эти несчастные пробыли в горах несколько дней. Поэтому он не на шутку встревожился, когда люди снова отправились в горы. Подозвав к себе Кеоки, Эбнер возмущенным тоном выразил свое недовольство: