В одной из ближних хижин внезапно заплакал ребенок, и Малама спросила:

– И вот это дитя тоже погрязло в грехе?

– С того самого момента, когда этот ребенок появился на свет. Даже не так, Малама, с того момента, когда он был зачат, он уже был полностью погружен в грех. Он буквально утопал в смертных грехах, в пороках ужасных, вечных и неизбежных. Да, этот ребенок уже полностью испорчен.

Малама некоторое время обдумывала эти слова, а затем осторожно поинтересовалась:

– Но если твой бог всемогущ… – Тут она остановилась, вспомнив прежний ответ Эбнера, который ей понравился, и который она уже приняла, как истину. Малама начала рассуждать вслух: Бог установил грех, чтобы испытывать нас. Впервые за все время обучения Эбнер позволил себе улыбнуться:

– Да. Вы поняли правильно.

– Но что случится, Макуа Хейл, с этим ребенком, если он не будет спасен от греха?

– Он попадет в геенну огненную и будет вечно гореть в огне.

– А что случится со мной, Макуа Хейл, если я не спасусь от греха?

– Вы тоже будете вечно гореть в огне.

В травяном доме наступила тишина, и Малама переместилась на тапе, чтобы устроиться поудобнее. Она перекатилась на правый бок, подперла подбородок рукой и жестом пригласила Эбнера присесть рядом с ней на талу.

– На что похож этот огонь? – тихо спросила она.

– Его языки лижут вам ноги. Он разрывает ваши глазные яблоки. Он попадает в нос, он постоянно сжигает вас, но вы воссоздаетесь бесчисленное множество раз для того, чтобы огонь смог снова сжечь вас. Боль от этого огня ужасна, её не возможно описать или даже представить себе.

– Малама перебила учителя, негромко заметив:

Один раз я путешествовала вместе с Камехамеха к самому краю горящего потока лавы. И я стояла рядом с королем, пока он жертвовал свои волосы богине Пеле. Тот огонь ещё хуже, чем то, что мне довелось видеть?

– Гораздо хуже и страшней, Малама.

– Что же случилось со всеми добрыми гавайцами, которые умерли до того, как сюда прибыли вы, Макуа Хейл? Они теперь живут в вечном огне?

– Они умерли во грехе, Малама. И теперь они пребывают в этом огне.

Огромная женщина чуть не задохнулась от ужаса. Она убрала правый локоть, и голова её безвольно упала на тапу. Через несколько секунд она снова обратилась к Эбнеру:

– А мой добрый дядя, Кеавемаухили? Он тоже в огне?

– Да, Малама, он там.

– Навечно?

– Навечно.

– А мой супруг Камехамеха?

– И он пребывает в вечном огне.

– А тот ребенок, что с ним будет, если вдруг сегодня ночью он умрет?

– Он навсегда будет пребывать в том огне.

– А мой муж Келоло, который поклялся, что никогда не примет твою религию?

– Он будет вечно пребывать в огне.

– И я больше никогда не увижу его?

Никогда.

Жестокость, беспощадность этой доктрины была больше того, что Малама могла выдержать, и впервые за все время Алии Нуи почувствовала непреодолимую силу нового бога. Теперь ей становилось понятным, почему те, кто поклонялся этому богу, так легко побеждали в войнах, смогли изобрести пушки, и теперь стирали с лица земли целые деревни, принадлежащие разным племенам. И Малама начала всхлипывать: "О горе, горе мне!" Она думала и о своем добром дядюшке, и о великом короле, которые теперь мучаются в огне, и пытка эта будет вечной. Слуги, увидев страдания своей хозяйки, принесли ей новую прохладную одежду, чтобы облегчить её мучения, но Малама только отмахнулась от них и продолжала плакать, время от времени колотя себя в грудь. Наконец, она спросила:

– А могут ли те из нас, кто ещё жив, спастись?

Это был тот самый знаменательный вопрос, который когда-то больше всего тревожил самого Эбнера: "Могут ли быть спасены все?" Сейчас же он был поражен тем, что услышал его в точности из уст язычницы, поскольку именно в этом вопросе и заключался коренной принцип его религии. Эбнер, не спеша, заговорил:

– Нет, Малама, всех спасти нельзя. Есть люди, которым Бог заранее предопределил вечно гореть в огне.

– Ты хочешь сказать, что эти люди были приговорены к такой пытке ещё до того, как родились?

– Да.

– И для них не остается никакой надежды?

– Бог предопределил им жить во зле, и поэтому после смерти они будут вечно гореть в огне.

– О! – снова заплакала Малама. – Ты хочешь сказать, что тот малыш…

– Возможно.

– И даже я, Алии Нуи?

– Не исключено.

Эта страшная идея сильно потрясла Маламу. Такое понятие напоминало некую лотерею жизни и смерти. Женщине почему-то представился бог, швыряющий гладкую гальку в небольшое отверстие в скале. Иногда бог не попадал в это отверстие. Но ведь промахивался бог, а не камешек, то есть он пускал камешек мимо, если сам желал этого, иначе ни о какой промашке не могло быть и речи. Что касается гальки, он ведь был всемогущ.

И снова заговорил священник:

– Я должен признаться вам, Малама, что все, кто соскальзывает на путь зла, поступают так по воле Божьей, и не которые люди обречены гореть в огне уже с самого рождения. Это происходит для того, чтобы имя Господа прославлялось в небесах из-за их гибели. Да, это страшное решение, должен признать, но никто не может отрицать, что Господь предвидел все относительно каждого человека ещё до того, как создал его. И мы все живем согласно его божественному плану.

– Как же я могу быть спасена? – слабым голосом выдави ла Малама.

Лицо Эбнера просияло, и его душевный подъем передался плачущей женщине. Она почувствовала, что в её травяном доме присутствует и некоторое утешение, которое теперь никогда не покинет её.

– Когда Бог предопределил судьбу всех людей, – убедительно продолжал Эбнер, – великое сострадание руководило им, и тогда Бог послал к нам своего единственного рожденного сына, и только он, Иисус Христос, может спасти нас, Малама. Иисус Христос может войти в этот дом, взять вас за руку и под вести к прохладной воде. Иисус Христос может спасти нас.

– Иисус Христос спасет меня? – с надеждой в голосе спросила Малама.

– Спасет! – радостно воскликнул Эбнер, заключая огромные ладони женщины в свои. – Малама, Иисус Христос войдет в этот дом и спасет вас.

– Что же я должна сделать, чтобы спастись?

– Для этого требуются две вещи, Малама. Первая из них очень проста. Вторая – сложная.

– Расскажи сначала о простой.

– Вы должны встать на колени перед Господом и признать то, что вы совершенно испорченный грешный человек, и что для вас уже не остается надежды.