Чтобы осмыслить действия этих армий, вы должны помнить, что верхушка огромной французской армии целиком состояла из тех гнусных аристократов, чья разнузданность превратила Францию в пустыню. Они были до того отуплены гордыней и презрением к простому народу, что во всей своей громадной рати, которая превосходила английскую по крайней мере вшестеро, почти не имели (если вообще имели) лучников. Ибо эти надменные остолопы заявляли, что лук — неподобающее оружие для рыцарских рук, а Францию должны защищать только дворяне. Сейчас мы увидим, как они ее защитили.

В небольшом английском войске, напротив, не было недостатка в людях, которые, отнюдь не принадлежа к дворянству, умели далеко и метко стрелять. Поутру — немного поспав ночью, в то время французы бражничали, уверенные в победе, — король прогарцевал перед ними на караковом жеребце, в шлеме из горящей как жар стали, увенчанном золотой короной, искрящейся драгоценными каменьями, и в накинутом поверх доспехов плаще, на котором были вышиты рядом герб Англии и герб Франции. Лучники глядели на сверкающий шлем и золотую корону с переливчатыми камнями и восхищались ими, но более всего восхищались они веселым лицом короля и его лучистыми синими глазами, когда он говорил им, что для себя твердо решил победить или лечь костьми и что Англии никогда не придется платить выкуп за него. Один славный рыцарь сказал, что хотел бы, чтобы кто-нибудь из многих доблестных рыцарей и бравых солдат, сидящих сложа руки дома, оказался здесь и пополнил их ряды. Король ответил ему, что, со своей стороны, не желает никаких пополнений. «Чем меньше нас, — воскликнул он, — тем большую славу мы стяжаем!». Его взбодренные воины подкрепились хлебом и вином, выслушали молитвы и стали спокойно поджидать французов. Король ждал нападения французов, потому что они были выстроены в тридцать шеренг (в то время как маленькое английское войско — всего в три шеренги) на очень ненадежной топкой почве, и он понимал, что, стоит им тронуться с места, их порядок порушится.

Король прогарцевал перед лучниками на караковом жеребце в шлеме из горящей как жар стали

Поскольку французы не двигались, Генрих выслал два отряда, велев одному засесть в лесу слева от французов, другому — поджечь дома у них в тылу, когда начнется сражение. Только это было сделано, как трое из чванных французских дворян, вознамерившихся защищать свою отчизну без помощи «хамов», выехали вперед, призывая англичан сдаться. Король собственнолично посоветовал этим гордецам поскорее уносить ноги, ежели им дорога их жизнь, и приказал английским знаменам наступать. Туг сэр Томас Эрпингем, великий английский полководец, командовавший лучниками, радостно вскинул в воздух свой жезл, и все англичане разом бросились на колени и куснули землю, словно бы заглатывая страну, после чего с воинственным кличем вскочили на ноги и устремились на французов.

У каждого лучника был кол с железным наконечником, и перед ним стояла задача воткнуть этот кол в землю, опустошить колчан и при приближении французской конницы отбежать назад. Когда высокомерные французские дворяне, которые должны были смять английских лучников и нанизать их на свои рыцарские копья, разлетелись вскачь, их встретил такой ослепляющий шквал стрел, что они растерялись и стали круто осаживать коней. Лошади и люди покатились друг через дружку, и сделалась ужаснейшая свалка. Те, кто совладали с собой и со скакунами и продолжили атаку, угодили среди кольев в склизкую грязь и до того смешались, что английские лучники — сражавшиеся без лат и даже без обычных своих кожаных панцирей, чтобы ничто не стесняло свободы движений, — одолели их в два счета. Сквозь колья проскакали лишь три французских рыцаря, и их тут же прикончили. Все это время громоздкая французская армия, закованная в броню, вязла по колена в трясине, а легкие полуобнаженные английские лучники были так свежи и подвижны, словно дрались на мраморном полу.

Но вот на выручку первой французской дивизии сомкнутым строем пошла вторая. Англичане, под водительством короля, атаковали ее, и кровь полилась рекой. Брат короля, герцог Кларенс, бьл повержен наземь, и французы облепили его, но король Генрих бился как лев, прикрывая раненого, пока их не отогнали прочь.

Тут смерчем налетел отряд из восемнадцати французских рыцарей, в голове которого развевался стяг некоего французского вельможи, поклявшегося убить или полонить английского короля. Один из них нанес Генриху настолько сильный удар секирой, что он зашатался и упал на колени, но его верные слуги, немедленно заслонив своего государя, разделались со всеми восемнадцатью рыцарями, и так французский вельможа не сдержал клятвы.

Увидев это, французский герцог Алансон предпринял отчаянную атаку и почти пробился к королевскому штандарту Англии. Он повалил герцога Йоркского, стоявшего под ним, и, когда Генрих бросился на подмогу, отсек кусок короны, венчавшей его шлем. Но это был последний подвиг Алансона. Хотя герцог успел назвать себя и объявить, что покоряется королю, и хотя король уже протянул ему руку, чтобы честь по чести принять его покорность, он рухнул мертвым, изрешеченный стрелами.

Смерть вельможи решила исход сражения. Третья дивизия французской армии, еще не нюхавшая боя и вдвое превышавшая все английское войско, расстроилась и побежала. С этой минуты англичане, до сих пор не бравшие пленников, начали захватывать их сотнями. Они продолжали этим заниматься, убивая тех, кто не желал сдаваться, когда в тылу у французов поднялся страшный шум и их отступающие знамена замерли на месте. Король Генрих, вообразив, будто прибыло большое подкрепление, дал приказ перерезать пленников. Однако, как только выяснилось, что весь сыр бор разгорелся из-за гурьбы мародерствующих крестьян, ужасная резня была остановлена.

Затем король Генрих призвал к себе французского герольда и вопросил, кому принадлежит победа.

— Королю английскому, — ответствовал герольд.

— Мы этого погрома не учиняли, — сказал король. — Это кара Божья за прегрешения Франции. Как называется вон тот замок?

— Замок Азенкур, государь, — отвечал герольд.

И король молвил:

— Битва сия будет известна потомству под именем битвы при Азенкуре.

Наши английские историки превратили Азенкур в Эджинкорт, но это название вписано золотыми буквами в английские анналы.

Французская сторона понесла колоссальные потери. Три герцога были убиты, еще два герцога пленены, семь графов убиты, еще три графа пленены и десять тысяч конных и пеших дворян полегли на поле сражения. Английская сторона потеряла около тысячи шестисот человек, в числе коих были герцог Йоркский и граф Суффолкский.

Война — штука чудовищная! Мороз по коже дерет, когда представишь себе, как наутро англичане приканчивали тех смертельно раненных пленников, что еще извивались в агонии на земле; как французские мертвецы раздевались собственными земляками и землячками, а потом сваливались в огромные ямы и засыпались землей; как английские мертвецы склады вались штабелями в гигантском амбаре и как трупы и амбар сжигались вместе. Именно в таких и многих других кощунствах, о которых даже страшно рассказывать, заключается настоящая мерзость и греховность войны. Война не может быть ничем иным, как кошмаром. Но о темной ее стороне мало думали и скоро забывали. На английскую нацию она не бросила и тени печали, причинив горе лишь тем, кто потерял в ней друзей или близких. Генриховы подданные встречали своего монарха ликующими криками, и плюхались в воду, чтобы вынести его на берег на плечах, и валили валом, чтобы приветствовать его в каждом городе, через который он проезжал, и вывешивали из окон дорогие ковры и гобелены, и устилали улицы цветами, и купались в вине, как купалось в крови великое поле битвы при Азенкуре.