Студенты рассмеялись. Из чего можно было заключить, что они делали это нечасто.

* * *

— Дик, — я повернулся к своему другу, — а этот лектор, он все правильно говорит? Это странно.

— Что странно? — переспросил Дик.

— Ну, ведь грех…

Дик посмотрел на меня и улыбнулся:

— С религиозной точки зрения?

— Ну да…

— А ты знаешь, за что Бог сжег Содом и Гоморру? — спросил Дик.

— За разврат. Однополая любовь…

— Нет, ответ неверный, — Дик отрицательно покачал головой. — В Библии написано, что в город пришли два Ангела Божьих. Они просили помощи у горожан, а те вместо помощи решили подвергнуть Ангелов сексуальному насилию…

— Ах, ну да! Вспомнил!

— А ты в курсе, что у Ангелов Божьих нет пола?

Я тупо уставился на Дика. Действительно!

— Содом и Гоморру сожгли за похабное отношение к Божьим посланникам, а не за любовь к мужчинам. В этом «содомский грех» — в пренебрежении Богом. И Христос, кстати, ни разу в Евангелиях не осудил гомосексуальность.

— Да прямо… — не поверил я.

— Не веришь, так возьми и перечитай, — ответил Дик. — Текст «про это» есть только у апостола Павла, а апостол Павел…

— Христа ни разу не видел, — менторским тоном подхватил я, понимая, что Дик скажет дальше.

— Совершенно верно, — кивнул головой Дик, но он уже рассердился и дальше говорил с все возрастающим раздражением. — И вообще, царь Давид любил Ионафана, а Ионафан из любви отдал Давиду свой трон! А Соломон, сын Давида, написал «Песнь Песней» от женского имени: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих»! А Христос и вовсе называет себя «Женихом» и говорит ученикам своим: «Я приду к вам как Жених»! А Иоанн Богослов в ответ на это называет себя «любимейшим учеником» и постоянно лежит у Христа на груди! И вообще…

— Дик, тихо… — прошептал я. — Прости меня.

Я почувствовал себя неловко. Отвел глаза в сторону и случайно заметил Майка. Заметил и понял, что, к своему стыду, мало чем от него отличаюсь.

* * *

— Леонардо, — продолжал тем временем преподаватель, — на многие века опередил свое время. Его изобретения и открытия потрясают воображение, его полотна — подлинные шедевры живописи. Но его тайна остается неразгаданной, Франческо Мельци выполнил просьбу учителя и уничтожил ее. Возможно, что-то осталось в рукописях, именно поэтому их так ценят и разыскивают с таким рвением. Но даже если и найдут?… Что с того? Леонардо хорошо знал Каббалу и умел прятать знание. Глядя в будущее, он представлял себе, во что превратится мир, когда его открытия, его выдумки вроде танков, пушек или самолетов перестанут быть только его фантазией. Он смотрел на своего «Витрувианского человека» — распятого на кресте материи и колесованного духом — и понимал, во что человек превратит свое будущее. Все последние годы своей жизни Леонардо рисовал картины «Потопа», картины гибели человечества. И сейчас вы увидите фреску «Тайная Вечеря». Это главная картина Леонардо. В каком-то смысле это его Страшный Суд…

Преподаватель замолчал, какое-то время смотрел на затихших студентов, а потом показал на здание трапезной.

— Нам пора!

Усилиями Макиавелли встреча Леонардо получилась пышной. Его чествовали в палаццо Веккьо и разместили за счет города в доме купца ди Барто Мартелли по соседству с площадью Сан-Джованни.

Пьетро Содерини, верховный гон-фалоньер флорентийской Синьории, вручил да Винчи грамоту.

— Отныне вы, мессере Леонардо, почетный гражданин Флорентийской республики, — сказал он с улыбкой, пожимая руку да Винчи своими мягкими пухлыми ладошками.

Улыбка гонфалоньера показалась тому странной. Вымученной, неискренней. Как, впрочем, и большинство других, искажавших физиономии остальных присутствующих. Инженер да Винчи слишком хорошо знал человеческие лица, чтобы отличить истинное восхищение от изображаемого. Пять лет назад, когда его чествовали по случаю завершения «Тайной Вечери», говорили и улыбались совсем по-другому.

Макиавелли не отрываясь следил за печальным лицом Леонардо. Когда городской совет наконец оставил его в покое и позволил сесть за стол, секретарь озабоченно спросил, наклонясь к самому уху мессере:

— Вы хорошо себя чувствуете, мессере да Винчи?

— Да-да… — тихо ответил тот, разламывая маленький ржаной хлебец.

— Что-то не так? — настаивал секретарь.

Леонардо попытался улыбнуться, но глаза его оставались печальными и даже несчастными. Уже три человека со скрытым злорадством и слащавой любезностью, спросили его, что он думает о новой статуе Микеланджело — огромном Давиде в семь локтей высотой. Статуя была монументальна. Леонардо физически ощущал ее тяжесть. Даже тень Давида казалась невыносимо тяжелой.

Последние несколько дней да Винчи не мог думать ни о чем другом, лишь об этом Давиде. И теперь, сидя на пиру в свою честь, он невольно ловил обрывки разговоров.

— Он изготовил его из цельного куска мрамора…

— Испорченного!

— Тот лежал на складах Мария дель Фьоре двадцать лет…

— Никто не мог использовать эту глыбу…

— Никто не мог…

— Микеланджело, вне всякого сомнения, величайший скульптор…

— Микеланджело величайший…

— Микеланджело…

Тонкий, вкрадчивый голос Пьетро Содерини вывел Леонардо из задумчивости.

— Мессере да Винчи, мы просим вас, как гения и великого знатока пропорций, принять участие завтра в совете. Вы, конечно, уже видели статую Давида, которую изваял Микеланджело? Дело в том, что она слишком велика для любого из дворцов и церквей Флоренции. Мы бы хотели поставить ее на улице. Возможно, на какой-нибудь площади. Ваше мнение было бы ценно для нас. Завтра, в два часа пополудни, вы окажете нам честь?

— Да-да… конечно, — кивнул Леонардо.

Тут Макиавелли понял, почему мессере да Винчи так тих и печален.

— Труд скульптора, — заметил Макиавелли как бы невзначай, — сродни работе поденщика. Он проводит целый день в грязи и мраморной крошке. И похож на пекаря или каменщика. В нем нет изящества. Его задача — просто отсечь от каменной глыбы все лишнее. Ему никто не постичь тонкой игры света и тени, мистики цвета, умения сделать плоское объемным.

— Да, — Леонардо вздохнул, — пожалуй, вы правы. Живописец работает в чистоте, тишине и уюте. В красивой одежде, среди прекрасных вещей…

Неожиданно за его спиной раздался резкий и громкий голос:

— Я не боюсь грязной работы, мессере Леонардо.

Да Винчи обернулся и встал.