Глаза у него были черные, большие и продолговатые, с густыми ресницами и тонкими, плавными бровями. Они блестели и лихорадочно перебегали с одного предмета на другой. Четко очерченные яркие губы постоянно кривились, причмокивали, жевали.

— Ты меня звал? — фамильярно спросил он папу, откидываясь назад на подушки и скрещивая вытянутые ноги.

На секунду лицо его перестало двигаться и застыло. Так оно казалось верхом совершенства, а проникновенный взгляд бездонных черных глаз завораживал.

— Тебе придется вернуться во Флоренцию, Франческо, — без долгих предисловий сказал Юлий. — Как скульптор ты здесь вряд ли понадобишься…

Молодой человек зашелся таким диким, истерическим смехом, что папе на секунду стало страшно.

— Для тебя есть задание, — насупив брови, сказал папа.

— И куда мы теперь? — спросил я, когда мы с Диком вышли из здания миланского аэропорта.

— В трапезную, — ответил Дик.

— В трапезную? Ты проголодался?

Дик рассмеялся и жестом подозвал такси.

— Санта-Мария делла Грацие, — крикнул он.

— Santa Maria della Grazie! — весело отозвался водитель желтой «Alfa-Romeo». — Santa Maria della Grazie! Prego, signore! Prego![8]

Мы забрались на заднее сиденье машины.

— Дик, откуда ты знаешь, куда ехать? — удивленно спросил я.

— На марке — Леонардо, на штемпеле — Милан. Куда еще ехать, если не в Санта-Мария делла Грацие?

Я посмотрел на Дика с еще большим недоумением.

— «Тайная Вечеря»! Величайшая картина Леонардо! — рассмеялся он. — Она на стене монастырской трапезной Санта-Мария делла Грацие.

— Leonardo! Leonardo! Santa Maria della Grazie! — подхватил водитель и залопотал что-то на итальянском языке.

— Ты понимаешь, что он говорит? — шепотом спросил я у Дика.

— Он говорит, что мы правильно сделали — приехав в Милан, сразу направились в Санта-Мария делла Грацие.

— И почему же?

— Потому что фреска Леонардо святая и чудотворная, хотя Папа так и не считает, — продолжал переводить Дик, то и дело вставляя в монолог водителя слова «си», «грацие» и «даккордо». — Во время второй мировой войны англичане бомбили Милан. Здание трапезной было почти разрушено — рухнули три стены и крыша. Не пострадала только одна стена — с фреской Леонардо. Много еще чудес перечисляет разных…

— А почему папа не считает ее чудотворной, раз такое дело?

— Автор картины — слишком противоречивая фигура, — печально улыбнулся Дик.

— Из-за гомосексуализма? — этот вопрос вырвался у меня сам собой, и я почувствовал себя ужасно неловко.

— В Средние века считали, что у Леонардо сговор с Дьяволом, слишком он опередил свое время, — ответил Дик.— А потом выяснилось, что он якобы был магистром Приората Сиона, каббалистом… В общем, есть на него досье в Ватикане.

Мне вдруг стало холодно. Я запахнул полы куртки и сложил руки на груди. Дик продолжал говорить с таксистом. Под звуки их голосов, ловя краем глаза пейзажи пригородов Милана, я и задремал.

* * *

— Si puo' pagare in dollari?[9]— расслышал я сквозь сон.

— Grazie, arrivederci![10]

— Просыпайся, приехали! — Дик потянул меня за рукав.

Я открыл глаза и, еще плохо соображая, выбрался из машины. Прямо перед нами высилась внушительная стена из красного кирпича.

— Пойдем! — позвал Дик. — Таксист сказал, что билеты надо предварительно заказывать, но попробуем что-нибудь придумать.

Мы пересекли небольшую площадь перед монастырем и зашли внутрь. Дик о чем-то долго разговаривал с девушкой за стеклянной перегородкой музейной кассы. Он активно жестикулировал, время от времени показывая в мою сторону. Они смеялись, потом лицо девушки стало серьезным…

— Вот! — Дик с удовольствием продемонстрировал два билета. — Сказал, что ты не можешь из Милана улететь — боишься в самолет садиться. Так что мы здесь не просто так, а за благословением.

— И она поверила?

В ответ Дик только повертел у меня перед носом билетами.

— Но придется подождать. Запускают по двадцать пять человек каждые десять минут.

Мы вышли на улицу и расположились на каменных скамейках, стоящих вокруг высоких цветочных клумб.

После нелепой, трагической гибели Пьетро Медичи Джулиано еще глубже погрузился в свои мистические опыты. Отведенные ему покои он превратил в нечто среднее между алхимической лабораторией и языческим храмом.

Шарль Д'Амбуаз, французский вице-король, не обращал на это особенного внимания. Гораздо больше его беспокоили планы нового папы.

— Досадно, что вы потерпели поражение, ваше преосвященство, — сочувственно сказал он Джованни. — Признаться, ваше избрание было бы для нас очень желательным.

Кардинал Медичи улыбнулся. Похоже, он меньше всех был расстроен своим проигрышем. Биббиена настоятельно советовал ему не говорить хотя бы «я не думал, что за меня вообще кто-то будет голосовать».

— Что это за история с девушкой, которую ваш старший брат, мир его праху, и герцог Валентино якобы хотели сделать папой?— прищурился наместник.

При французском дворе Чезаре Борджиа называли согласно титулу, пожалованному Людовиком.

Джованни притворно беспечно рассмеялся и махнул рукой:

— О, мой бедный брат, упокой Господь его душу, был на грани помешательства, когда его изгнали из Флоренции. Неудивительно, что он попал под влияние Джулиано. А Джулиано… впрочем, вы и сами видите.

Д'Амбуаз понимающе покачал головой. По счастью, он не стал задавать вопросов. У него был свой, весьма надежный осведомитель…

В Милане — зима. Не сказать что слишком холодно. Но когда видишь итальянок преклонного возраста, чинно разгуливающих в норковых шубах, становится зябко.

— Не расходитесь! — скомандовал долговязый, похожий на гнутую спицу, мужчина. — Быстро все сюда! Я хочу успеть рассказать об Атлантическом кодексе, пока у вас все из головы не выветрилось… Майк, тебе отдельное приглашение? Мы входим в музей уже через двадцать минут! Сэм, Брюс, я кому говорю?! Сара, Николь, а вы куда собрались?!