сражения на полях, отбрасывают всякую филантропию, не только что филантропию Креста. Если там иногда в исключительных случаях и работают добровольными приношениями созданные амбулатории, то такой род помощи раненым исходит из совершенно иных кругов, чем из тех, что обыкновенно, так сказать, делают филантропию. Тогда действуют элементы, которые из помощи раненым не делают никакого гешефта и ремесла, но побуждаются честными стремлениями.

Если подвести итог всему сказанному, то результат окажется далеко неутешительным. Где война и так называемое международное право соприкасаются или даже смешиваются с квазифилантропией, там эта связь только еще более показывает, каков дух обоих этих родов деятельности. Смертельная вражда, посягательство на жизнь и вообще все, что необходимо содержит в себе война, не мирится с искренней и рациональной гуманностью. Если же сюда присоединяется еще своего рода квазифилантропия, то такая мнимая инстанция сострадания должна оказываться двусмысленностью, не заслуживающей откровенного доверия. Напротив, нужно всегда остерегаться, чтобы лицемерие, которое и без того играет в области международного права значительную, если не преобладающую роль, не возросло еще при помощи мнимофилантропических затей. Война, так сказать, взятая полностью под материнскую опеку филантропии, вместе с соответствующим притворным полуправом, оказывается не только противоречием в себе самой, но возбуждала бы даже веселый комизм, если бы привходящее в нее страдание не представляло собой столько горькой серьезности.

IX. Действительное право

1. В новейшие столетия идея естественного права, которое противополагали положительному праву и в особенности обычному праву, влияла почти только как идея, сбивающая с верного пути. Представление это было, кроме того, крайне неопределенно и туманно. Некоторый смысл и значение его заключались не в том, чем оно было, но в том, что посредством него искалось и не было найдено. В фактически существовавшем, так называемом, праве видели много неудовлетворительных и извращенных положений и хотели противопоставить им нечто лучшее.

Природа и естественность казались наблюдающим опорным пунктом и верной квалификацией лучшего права, к которому стремились. Но именно в последнем направлении практически жестоко ошибались. Как раз именно обращение назад, к грубости природы и было ошибкой, которая насколько лишь возможно далеко отклоняла от подлинного права и от всего, что нужно было искать.

Природа и право так мало согласуются друг с другом, что их надо считать скорее прямыми противоположностями. Если бы первоначальная природа человека наперед уже была построена на основе права, то последнее не заставило бы ждать себя столько тысячелетий. Тогда нам не было бы нужды еще и ныне искать его. Естественные стремления в их грубости являются не творцами, но помехой и нарушителями действительного права. Только конфликт, а иногда и хаос, к которым ведут беспорядочные естественные побуждения, в полной мере указывают на необходимость чего-то противоположного, упорядоченного. Только действительное право в состоянии создать гармонию, которой не хватает существовавшей доселе природе и недостаточной культуре. И так как кроме непосредственных стремлений, существует, в качестве движущей силы, только идейно-мотивированная воля, то в последней и надо искать верного пути к подлинному, полному праву. Следовательно, нельзя предполагать, чтобы природа могла произвести непосредственно что-либо большее, чем простую смесь права и бесправия, т. е. больше, чем несовершенное полуправо. Она сама должна была быть до некоторой степени исправлена, чтобы дать место хотя бы только приближению к чему-либо более совершенному.

Какой из обоих элементов, без которых немыслимо действительное право, является его важнейшей составной частью? Воля или специальное воззрение? Даже ближайшего воззрения можно достигнуть, только имея волю, которая указывает путь к нему и делает его потребностью. Как ни важно техническое образование интеллекта, в нашем вопросе оно, с его специальностями, отходит все-таки на второй план и всегда остается второстепенным обстоятельством. Первоначальным исходным пунктом является справедливая воля; она-то именно и восстает при виде социальных обид и соответственного им хаоса. С полным сознанием эта воля делается реагирующим и вместе отрицающим фактором, который отвергает и исключает несправедливость. Тем не менее она основывается на положительном задатке, который располагает к добру, но в человечестве представлен лишь спорадически и скупо.

Мы употребляем выражение «действительное право», так как думаем не только твердо установить этим различие нашего представления от ошибочных представлений о естественном праве, но и потому, что наше понимание вообще наиболее просто из всех, какие здесь можно изобрести. Если бы мы сказали «истинное право», то, конечно, такое название также соответствовало бы мыслящейся под ним идее; но, во всяком случае, лучше вместо противоположности в смысле истинности и неистинности выдвинуть вперед более широкую и более практическую противоположность реальности и видимости. Согласно с указаниями, сделанными нами в предыдущих отделах, так называемое право, – в том виде, как оно существует теперь, – по нашему масштабу ценностей в лучшем случае оказывается лишь полуправом. Не считая многих естественных глупостей, которые оно включает и размножает, оно большей частью является прямым воплощением бесправия. Именно вследствие этой смеси полуправа и бесправия возникли великие трудности в социальном знании, из-за которых иные проблемы почти кажутся вообще неразрешимыми или, по крайней мере, требующими для своего разрешения длинных промежутков времени или особенно значительных сил.

Согласно со всем сказанным, то, чего мы добиваемся как действительного права, есть также и положительное право, и притом с весьма определенными чертами. Это— не абстракция и не фикция, подобно превратному, вводящему в заблуждение, измышленному естественному праву, но в каждом нерве своем – полная реальность. Действительное право должно, во-первых, наполнить лучшим содержанием более тесную область собственно юридического права, как его теперь понимают, и таким образом реформировать его. Во-вторых, оно должно вывести нас из этой тесной области и дать начало побуждениям, из которых должны возникнуть лояльные нравы и соответственное им законодательство. Оно должно распространиться и на собственно хозяйственную область, где до сих пор правотворящие и правом созданные точки зрения меньше всего и даже, строго говоря, вовсе не имели значения.

2. Первое, о чем нужно спросить, – это критерии и принципы, на основании которых можно отличить истинное право от неистинного. Здесь прежде всего нужно устранить общенаучный предрассудок, который утвердился в некоторых научных областях и был перенесен также в мораль и право, к вреду их. Этот предрассудок состоит в предположении, что для всей рассматриваемой каждый раз области, т. е. в нашем случае для области права или, по крайней мере, для его ветви – уголовного права должен существовать один единственный принцип, из которого можно вывести все отдельные положения, которому должны, значит, быть подчинены все специальные установления.

Но, скорее, имеет место как раз противоположное: всякая подлинная, до некоторой степени правильно конституированная наука, вроде математики или даже более тесной её области – геометрии, свидетельствует о том, что возможно