— Это Икар! — восторженно воскликнул Ладзано.

Неожиданный порыв ветра. Он на секунду положил руку на плечо Ориан, потом снял ее.

— Я думаю о вашем приключении в Обани. Вы смелая. Я не уверен, что прыгнул бы.

— Не верю вам! — парировала Ориан.

— У вас прямо-таки какая-то мания не верить! Но вы не правы. На твердой земле, на мотоцикле или в автомобиле я не боюсь ничего, так же как и на воде. Но в воздухе я всегда чувствовал себя неуютно. По прогнозу я Рак под влиянием Рыбы, это вам о чем-нибудь говорит?

— Нет, я не разбираюсь в астрологии.

— О, лучше не увлекаться ею… И не верить никаким предсказаниям. Вот я, например… линия жизни у меня короткая, по идее я уже покойник. Однако я знаю, что доживу до старости… Иногда я чувствую себя бессмертным.

Ориан скептически улыбнулась. Ладзано был восторжен, как дитя, да и смеялся он, как ребенок. Благородство читалось на его гладком лице. Вопрос выскочил из нее, прежде чем она успела подумать. Может быть, и к лучшему. Если бы она хоть на секунду задумалась, она не задала бы его.

— Что связывает вас с таким типом, как Орсони? Это имеет отношение к смерти вашего отца?

Ладзано замолчал. Они прошли уже половину мола, когда начался прилив. Слышалось, как вдалеке зашумела зыбь, волны придвигались к городу и «Гранд-отелю».

— Кто меня спрашивает? — ответил Ладзано. — Следователь Казанов или молодая женщина, открывшая мне красоту Нормандии?

На этот раз на несколько секунд замолчала Ориан. В ответ она лишь сильно сжала руку Ладзано.

Потом тихо выговорила:

— Спросила влюбленная женщина…

Они продолжали идти, держась за руки. Ладзано заметил, что здесь не место говорить о таких серьезных вещах, и она согласилась, надеясь, что он в конце концов поговорит с ней и, может быть, скажет больше, чем она хочет знать. Смеркалось, и в ней зарождалось легкое тревожное чувство. Отвезет ли он ее сейчас на мотоцикле в Париж? Останутся ли они здесь на ночь, и в таком случае… Когда-то давно у Ориан, конечно, были временные любовники, про которых в песенке Барбары поется: «Едва увидела, а он уже исчез». Ее даже охватила паника, которую она постаралась скрыть. Но Ладзано все видел, все чувствовал, словно колдун. Он иногда говорил, что интуиция — превышение скорости ума. С этой точки зрения, этот мужчина, страстно влюбленный в сверхскоростные болиды, бесспорно, обладал большим умом. Когда они подходили к двери отеля, он спросил, помнит ли она фильм «Мужчина и женщина» Клода Лелуша.

— Разумеется, — ответила заинтригованная Ориан. Сердце ее заметалось. — К чему это вы? Я видела его несколько раз.

И она стала напевать «ша-ба-да-ба-да», но ветер не дал вырваться мотиву из горла. Они громко рассмеялись.

— Мне вспомнилась машина, сигналившая фарами. Помните? Когда Трентиньян после ночной гонки находит Анук Эме с детьми на пляже и они бегут навстречу друг другу. Чтобы предупредить о своем приезде, он сигналит им фарами. Это такой поэтический момент!

— Да, — подтвердила Ориан, — прекрасно помню. У вас мотоциклы, у него гоночные машины. Мужчины, которым я нравлюсь, обожают скорость.

Они вошли в холл.

— Ужин будет готов через десять минут, месье Ладзано, — объявил метрдотель. — Я приготовил вам столик около камина, рядом с пианино, — шепнул он ему.

Ладзано поблагодарил. Большая свеча освещала столик с цветами.

— Нам не дадут меню? — тихо спросила удивившаяся Ориан, посмотрев на цепочку официантов, снующих из кухни в зал и кружащих вокруг их стола.

— Дело в том, что я все заказал заранее, — пояснил Ладзано тоном заговорщика. — И если бы вы не утащили меня на такую длинную прогулку…

— О, да вы сами заставили меня столько прошагать…

Ориан улыбнулась, поняв, что он мило дурачит ее.

— Позвольте мне договорить, вы, всегда высказывающая последнее слово. Я хотел сказать, что без той эскапады на молу я лично выбрал бы омара, сам проследил бы, как он варится, позаботился бы о составе бульона, доставил бы себе удовольствие разбивать яйца для майонеза…

— О, я вам во всем доверяю…

Ладзано поведал о меню предстоящего вечера: омар, свежие овощи, «Турнедос» — традиционный и неизбежный нормандский напиток, дань южанина местным обычаям, на десерт — фирменное фруктовое мороженое из зеленых лимонов и мандаринов. Все это предполагалось запить шампанским. Ориан попросила добавить бутылку минеральной воды, но тотчас забыла о ней. Когда омар появился на столе, Ориан стала почти такой же красной.

— Я никогда не ела такого, с клешнями и панцирем, вы понимаете…

Ладзано улыбнулся:

— Тем больше удовольствие, для вас это премьера. Позвольте, я повоюю с омаром, а вы оцените вкус его мяса и аромат. Когда я был мальчишкой, отец научил меня распознавать омаров из наших бухт, из Атлантики и из других морей. Так что в конечном счете я стал знатоком.

Как же удивительно и трогательно говорил Ладзано о своем отце! Он будто во что бы то ни стало хотел сохранить его живым рядом с собой. А это выражение «в конечном счете», что бы это значило? Конец детства или смерть отца? Эти события, несомненно, совпали. Да. Неизбежно. Роковым образом.

— Только что, — сказал Ладзано, закончивший разделывать омара, — я говорил вам о фильме Лелуша…

— И что?

— И не только из-за мигания фарами, хотя я и подумал об этом.

— Что же, Эдди?

Он поерзал на своем стуле, и выражение его лица стало таким, как у ребенка, которому простили бы все, лишь бы не видеть его несчастным. Ориан подумала, что он вынуждает женские сердца плавиться своим нежным видом, побуждающим к снисходительности. Она понимала, что под самоуверенной внешностью Ладзано скрывается мужчина, верный в любви, — он почти двадцать лет любил одну и ту же женщину, отважно и застенчиво.

— Есть одна сцена в середине фильма или, может быть, в начале, не помню…

— Вы меня поражаете, никогда не думала, что вы такой любитель кино.

Она рассмеялась, чтобы скрыть свой страх. В чем он ей признается?

— Трентиньян и Анук Эме сидят в ресторане, в Нормандии, в Довиле, полагаю… Не важно. Они делают заказ и пожирают друг друга глазами. Потом вдруг Трентиньян говорит: «У гарсона печальное лицо» или «сердитое»… Плохо, когда подводит память на такие мелочи. Одним словом, он высказывает свое наблюдение. «Вы так считаете?» — спрашивает тогда Анук Эме. А Трентиньян настаивает: «Да, я считаю, что мы еще не все заказали». И тут, Ориан, происходит одна из замечательных сцен, которые можно увидеть только в кино. Он подзывает гарсона, вид у того совсем непечальный, как мне вспоминается. Тот наклоняется к нему, и Трентиньян, глядя в глаза Анук, спрашивает его…

— О чем же?

— Он спрашивает: «Гарсон, у вас есть комнаты?»