На родителей за то, что не поверили мне.

На Мэдисон за то, что пошла на скалу, когда должна была быть я.

На этих ублюдков за то, что забрали мою сестру, за то, что разрушили всю мою жизнь, и за то, что украли еще одну жизнь слишком рано.

Вместо того чтобы попрощаться с мамой и папой, я выкатываю чемоданы на улицу и жду у Субару. Может, время вдали друг от друга то, что нам нужно. Я знаю, что им нелегко смотреть на меня. Я даже не могу смотреть на себя в зеркало, не видя уменьшенную версию Мэдисон.

Мои бабушка и дедушка живут недалеко от нас, так что поездка к ним не займет много времени. На самом деле всего лишь пятнадцать минут езды. Когда мы выезжаем на главную улицу, ведущую к их дому, я оживляюсь, вытирая тихие слезы, текущие по моему лицу.

Не знаю, как это вылетело у меня из головы, но вылетело. Когда мы поворачиваем и едем по их улице, мое сердце колотится в груди. Мои глаза не отрываются от окна, высматривая двухэтажный дом. Он всего через дорогу и через четыре дома от моих бабушки и дедушки, но он там.

В отличие от остальных членов королевской семьи, Маркус Уайтхорн не живет в доме, напоминающем чертов особняк. Вместо этого он живет здесь, вместе с остальным нормальным населением Ферндейла. Его отец, мистер Уайтхорн, один из отцов-основателей, и судя по тому, что я слышала, он полный придурок. Он бросил мать Маркуса много лет назад ради своей помощницы, которая на двадцать лет моложе его. Наверное, во время развода Маркус решил остаться с матерью, а не с отцом в большом особняке на другой стороне холма.

Не то чтобы я его виню. Если бы моя мачеха была всего на несколько лет старше меня, я бы тоже хотела уйти.

Мои глаза сужаются, когда мы медленно проезжаем перед его двухэтажным домом, ища любые доказательства того, что там кто-то есть. Свет выключен, и ни одной машины на подъездной дорожке. Ярость бушует во мне, захлестывая напряженное тело, пока я прокручиваю события вчерашнего утра. То, как они так бессердечно оттолкнули меня, когда я потребовала правды. То, как они унижали меня.

Дом исчезает из моего поля зрения, когда мы подъезжаем к дому бабушки и дедушки, но я быстро выхожу и осматриваюсь. Мои губы сжимаются в мрачную линию, и я стискиваю зубы. Боль и гнев нарастают, кипя на поверхности. Единственное, что возвращает меня назад, это мягкий, грустный голос.

— Давай, детка. Давай зайдем внутрь.

Я следую за бабушкой, ни разу не выпуская из виду резиденцию Уайтхорна.

Мой желудок урчит, но каждый раз, когда я встаю, чтобы поесть, я теряю аппетит. Это неправильно. Я не заслуживаю приличной еды.

Почему я должна есть, когда моя сестра больше не может?

Остаток вечера я провела в основном в одиночестве. Бабушка с дедушкой пытались заставить меня поесть, но от одной только мысли о еде меня тошнило. Сейчас уже ночь. Луна светит в окно гостевой комнаты, отбрасывая темные, мрачные тени на стены и пол. Я лежу в постели и плачу, как мне кажется, весь день. Кажется, у меня больше не осталось слез, но потом я сама удивляюсь. Все, что действительно нужно, это одно воспоминание с Мэдисон, чтобы превратить меня в рыдающее месиво.

Тупо глядя в окно, я замечаю на другой стороне улицы что-то странное. Я быстро моргаю, разгоняя пелену тумана перед глазами, и порывисто вскакиваю на ноги, подбегая к подоконнику. Джип Маркуса заезжает на подъездную дорожку, и он выходит. Совершенно один.

Мои руки сжимают подоконник. Не знаю, что заставляет меня это делать, но прежде чем я успеваю подумать, я открываю один из своих чемоданов, достаю свитер, а затем надеваю пару кроссовок. Я не утруждаю себя тем, чтобы войти через парадную дверь. Дело не в том, что я тайком убегаю или прячусь от бабушки с дедушкой, но после всего произошедшего, я не хочу их беспокоить.

Я открываю замок в центре подоконника и поднимаю его. Без экрана в качестве барьера легко вылезти и спрыгнуть на влажную траву. Воздух холодный. Он проникает сквозь ткань моего свитера в кости.

Я оказываюсь на улице без всякого плана. Даже не знаю, зачем иду туда. Мне просто нужно увидеться. Нужно, чтобы он извинился. Нужно, чтобы кто-то признался, чтобы моя сестра могла добиться справедливости.

Я топаю вверх по ступенькам, мои потрепанные кроссовки почти скользят от того, насколько изношена подошва. Я поднимаю кулак, собираясь постучать в парадную дверь, когда голос справа от меня заставляет меня обернуться, и с моих губ срывается испуганный визг. Вот он, Маркус Уайтхорн, с болтающимся на губах косяком. Он одет в ту же одежду, что и вчера утром, только теперь на нем толстовка, защищающая от холода.

— Какого хрена ты делаешь? — он рычит между затяжками.

Мне требуется секунда, чтобы отдышаться и снова обрести гнев и браваду.

Я угрожающе поднимаю палец, сокращая расстояние между нами.

— Вы, ребята, солгали. Вы, блядь, солгали полиции, и я хочу знать, почему. Зачем вы это сделали?

Маркус выдыхает струйку дыма, качая головой.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я говорю о своей сестре! — рявкаю я. — Я говорю о девушке, которую вы все убили в лесу на скале Поцелуев. Я говорю о лжи…

Мои слова резко обрываются, когда рука Маркуса обхватывает мое горло, фактически лишая меня дара речи. Мои глаза широко распахиваются, а рот раскрывается, когда я пытаюсь вдохнуть, но его хватка так крепка, так сильно сжимает, что это бьет меня по гортани, делая невозможным хоть раз вдохнуть.

— Заткни свой конченый рот, тупая сука. — Маркус прижимает меня к стене своего дома, приближаясь к лицу, косяк все еще свисает с его губ. — Я скажу это в последний раз, прежде чем ты действительно начнешь выводить меня из себя. Оставь нас в покое. Если я увижу твое лицо еще раз, черт возьми, этот раз станет последним. Я обещаю тебе. — страх змеится по моим венам, захватывая грудь. — Никто не знает, что случилось с твоей сестрой, поэтому я советую тебе держать свой ебаный рот на замке. Ты меня поняла?

Свет на крыльце, смешанный со светом луны, отбрасывает жуткие тени на его лицо, делая его больше похожим на