II

Иннилис пришла навестить Виндилис солнечным днем, однако в доме было сумрачно и тихо.

– Добро пожаловать, – сказала старшая королева с улыбкой, которая нечасто освещала ее сухие черты, и взяла Иннилис за руки. Слугам она кинула: – Нам надо поговорить наедине. Никого не допускать.

– Ни в коем случае, госпожа, – с поклоном ответил слуга. Он не первый раз получал подобное распоряжение. Обе королевы были дочерьми Гаэтулия, и их взаимная привязанность, несмотря на несходство характеров, никого не удивляла. Да и в любом случае не подобает подвергать сомнению поступки Девятерых или любопытствовать на их счет.

Виндилис прошла вперед. Иннилис с трудом поспевала за ее быстрыми шагами. Они прошли через атриум, старинные росписи которого королева заменила черно-белым геометрическим орнаментом, в комнату, которую Виндилис называла «думной». Свет, лившийся сквозь свинцовые стекла, освещал скудную обстановку: стол, несколько стульев, широкую кушетку, обитую красной материей. В нише стояла статуэтка Белисамы, на полочке внизу – лампадка и ветки вечнозеленых кустарников. На столе приготовлена легкая закуска.

Иннилис поклонилась богине и осенила себя священным знаком. Помедлив, Виндилис повторила ее жест. Статуэтка не внушала мысли о суровости божества. Она представляла Белисаму в облике Дикой Охотницы – с разлетевшимися волосами и с копьем в руке она вела за собой сквозь ночь души женщин, скончавшихся при родах.

Виндилис повернулась к сестре и, обняв ее, поцеловала в губы.

– Как это было? – ее голос помимо воли прозвучал сдавленно.

– О, я… – Иннилис отвела взгляд. Ее пальцы, хрупкие, как стебли тростника, сплелись в тугой замок. – Он не был жесток. Просто он не понимает… – и добавила торопливо: – Прости, что я пришла так поздно. Трое одновременно обратились ко мне за помощью.

– И ты не могла отказать им, – мягко согласилась Виндилис. – Как обычно. Присядь, давай я налью тебе вина. Это сладкое нарбонское, ты его любишь. – Когда она наклонилась над столом, в ее черных волосах блеснула седая прядь. – В чем там было дело? Больные?

– Двое, – Иннилис немного оправилась. – Одного я уже лечила. У него снова отеки. Я дала ему отвар наперстянки, он помогает в таких случаях. Но у бедняги слабость, а ведь ему нужно зарабатывать на жизнь. Я думаю, скоро храм должен будет оказывать помощь ему и его семье.

– Не слишком ли ты мягкосердечна? – заметила Виндилис. – Но продолжай рассказ. Беседа приносит облегчение душе. Я, как врач, прописываю тебе лечение разговором.

Иннилис покачала головой и нетвердой рукой поднесла к губам кубок.

– Второй случай тяжелее. У девочки жестокая лихорадка, и никто, в том числе и я, не может понять причины. Я ничего не могла сделать, кроме как дать ей отвар ивовой коры, чтобы сбить жар, и воззвать к Матери.

– Если кто из нас и способен еще исцелять прикосновением, то это ты, Иннилис. Тебя Она еще слышит.

Юная жрица покраснела.

– Я не достойна. Но я молю Ее о помощи… Третий был умирающий старик. Он просил моего благословения.

– Твоего!

– Но ведь это просто утешительный ритуал.

– Именно поэтому совершать его должна та, кто всеми любима.

– Я… я провела довольно много времени у его ложа. Это-то меня и задержало. У меня с собой была арфа, и я спела ему несколько любимых песен. Как жаль, что у меня нет голоса!

Виндилис, опершись подбородком о кулак, смотрела на младшую сестру. Четырнадцать лет служения мало изменили ее, и с виду она оставалась все той же тринадцатилетней девочкой, которая в царствование Хоэля была отмечена знаком. Кто бы мог сказать, глядя на нее, что она уже выносила дочь? Маленькая, легкая, с кожей бледной, как слоновая кость, со вздернутым носиком и всегда полуоткрытыми, словно в удивлении, губами. Если ритуалы не требовали сложной прически, она распускала волосы каштановой волной по спине, словно простая девушка. На шафранно-желтом платье не видно было ни одного украшения.

Виндилис, в своем серебристо-черном одеянии с подвеской в виде головы Горгоны, церемонно подняла кубок.

– Выпей еще, милая. Я понимаю, что тебе нелегко рассказывать о вчерашнем.

Ресницы маленькой королевы затрепетали, по тонкой коже пробежала волна краски.

– Там… и нечего рассказывать, – с запинкой выговорила она. – Он был… любезен, сказал, что сожалеет, что не мог раньше засвидетельствовать мне уважение, и… – голос сорвался.

– И что же? – резко спросила Виндилис.

Иннилис беспомощно всплеснула руками.

– Что? Разве я знаю, как говорить с мужчиной? Мы оба старались, но то и дело возникали паузы, и ужин был просто спасением. Потом он предложил… а что еще было делать? Говорю тебе, он не желал меня обидеть.

Виндилис вздохнула, задумалась, потом твердо опустила кубок на стол и спросила:

– Не рассказать ли сначала мне о себе?

Иннилис безмолвно кивнула, не поднимая глаз. Виндилис откинулась назад, закинула ногу на ногу и нахмурилась, припоминая подробности. Затем бесстрастно начала рассказ.

– Итак, он появился в назначенный час, вскоре после полудня. Раньше, чем он пришел к тебе, но мы знали, что нам многое нужно обсудить. Он позаботился спросить меня, заранее, подходит ли мне это время, а потом выразил сожаление, что я отослала Руну. Сказал, что был бы рад познакомиться с еще одной дочерью Хоэля, который, видимо, был хорошим отцом. И он сказал, что, как ему кажется, Квинипилис в детстве уделяла мне меньше внимания, чем старшей дочери, – потому что будущая Карилис была дочерью Вулфгара, которого она любила, а я – от нелюбимого Гаэтулия. И он предположил, что именно по этой причине я проявляла строптивость и безрассудство в юности. Но когда Грациллоний заметил, что этот разговор для меня оскорбителен, он немедленно сменил тему, и в дальнейшем мы беседовали вполне мирно. Он начал с вопроса, чем мы, жрицы, на самом деле занимаемся, помимо ритуалов и дел храма. Он вовсе не был нахален, извинился за свое невежество и просил меня просветить его. Так что я рассказала, как мы даем советы тем, у кого неспокойно на душе, лечим больных и принимаем участие в деловой жизни города, так же как и в делах Совета. Он слушал внимательно, хотя при упоминании чар, кажется, смутился. Хм… этим хлыстом, пожалуй, можно будет пронять нашего горячего жеребца Грациллония в случае, если его занесет. Но пока он смиренно просил меня о помощи. Нет, не то слово. Он с солдатской прямотой заявил, что мы, Сестры, и младшие жрицы должны вместе трудиться ради безопасности и благосостояния Иса. Этот разговор занял не один час. Когда подали ужин, ни я, ни он, кажется, не заметили, что едим. Да, я думаю, Грациллоний мне нравится. Насколько мне вообще может нравиться мужчина.

Наступило тяжелое молчание. Наконец Иннилис выдохнула:

– А потом… он остался на ночь?

В смехе Виндилис не было ни веселья, ни горечи.