И была таких согласных тысяча. Отказались же только пятеро.

Великий Могун повёл пленников к походному Храму, и они на кургане кланялись киевским богам. На острых мечах клялись им честно и верно служить при киевской дружине, и в подтверждение слов каждый изливал несколько капель своей крови на Бел-камень.

Затем темники брали их в свои полки и распределяли по одному на четыре десятка киевских воинов, чтобы те за ними приглядывали, – ежели дрогнет кочевник в сече, быть ему тут же на месте убитому.

Оставшиеся же пятеро были казнены по закону военного времени.

А наутро рога снова пели в поход. И дружина пошла на восход, к Дону и великой Волге-реке, на вражескую Хазарщину.

И шли с дружиной вчерашние пленники, давшие клятву Перуну. В строю по киевским коням равнялись и радовались, что не постигла их участь тех пятерых соратников.

А степь была великая – конца-краю не видно, границ-рубежей не слышно. И цвело вокруг разнотравье: златоцвет, зверобой, чарыга, коровяк, и буркун со щерицей, и многие травы душистые неведомые, что были посвящены то одному, то другому божеству Малых Триглавов. Шли кони по ковыль-траве, по зайчатнику и пырею зелёному, то тут, то там щипали сочные стебли, изгибая гордые выи.

И часто вставал среди трав то козёл степной, то кабан-костолом, а то лёгкая серночка бежала впереди, да настигала её стрела быстрая, чтобы было чем на вечер поужинать. А то попадались стрепеты и дрофы, на травах разжиревшие, – их дружинники били лёгкими дротиками, сколько надобно.

Дошла Святославова дружина до глубокой степной реки Калки – последней реки, за которой начиналась хазарская земля. Распорядился князь стать на берегу и готовиться к ночлегу. Вверх и вниз по реке выслал дозорных, а центральному Подольскому дозору велел перейти через реку и разведать, где находится враг и какими силами.

Переправились подольцы через реку и скоро скрылись вскачь за цепью степных курганов. А красно солнышко ушло на заход, к земле Киевской, и там легло отдыхать. Сварга небесная из голубой стала синей, и зажглись в ней ясные звёзды.

Дружинники собирали бурьян, сухую траву и разводили вольные костры в последний раз, ибо как будет на чужой земле – неведомо. Двуножили коней своих верных и, повечеряв, ложились спать.

А князь Святослав с темниками ещё долго сидели у костра, совещаясь. Они слышали, как заскрипели возы Могунской тьмы, что вместе с двигавшимися с ней пешими ратниками догнала конную дружину и стала на отдых недалече.

В Берестянской пуще у Киева жил кудесник Избор. Жил он на заимке в старой землянке от Ярова дня до Овсеней. Каждое лето он молился за род славянский и приносил жертвы богам на Белом камне. За пчёлами ходил, имел десять голов овец. Был у деда ещё старый пёс, который верно служил уже много лет, и стерёг овец от волков, и, если кто чужой шёл, упреждал хозяина лаем.

Далеко окрест знали люди про Избора-кудесника и приходили к нему с болезнями и печалями разными: кто с тоской душевной, присухой горькой, кто с хворью тяжкой, а кто и радостью поделиться, принести благодарственные жертвы богам киевским.

Кудесник возлагал руки на больные места, недуг утихомиривал, заговорами волшебными присуху снимал, давал настойки из трав заветных, в Яров, Триглавов и Купалин день собранных. Так и жил Избор всё лето.

Утром вставал с рассветом, шёл к криничке лесной, умывался с молитвой Купале, славил Зорьку Утреннюю и просил Белеса, чтобы тот поднял в небо золотых коней Солнца-Сурьи.

Управившись с овцами, раздувал огонь в очаге, прославляя Огнебога-Семаргла с Перуном, варил свежее овечье молоко с травами да мёдом чистым и снедал с творогом. А то просо ел вчерашнее или размачивал в молоке сухарь пшеничный.

Потом шёл на холм, где лежал Бел-камень, и садился ожидать, когда взойдёт над дубами золотой воз Сурьи. Хвалил Свентовида за то, что вновь дал день ясный, солнечный, шептал молитву Даждьбогу животворящему и уносился душой прямо в Сваргу синюю, подобно белому голубю. И такая кругом была чистота, такая ясность и благодать, что кудесник не мог насытиться той божьей милостью и надышаться чудесным её духом.

В Купалин день, помолившись, Избор шёл к берёзе и острой секирой рубил несколько пышных зелёных веток. Теми ветками он устилал землянку свою, а также травами заветными свежескошенными. И на той зелени спал три дня, впитывая её силу. А в Дива-день собирал поутру уже высохшую траву и ветки и нёс жечь на Бел-камень. Поднимался к Сварге тонкий дымок, и, на него глядя, кудесник производил гадание вещее. Откуда подует Стрибог в тот день – оттуда и добру быть!

Горели трава и ветки, трещали сучья, и в каждом их движении были знаки, по которым кудесник читал сокровенные вести о будущем.

И узрел однажды Избор в пламени, как мчался там сам Перун на коне огненном, а за ним – войско несметное с мечами, щитами, копьями, и стремилось оно на восход солнечный. А там – чёрный дым, там – пожарища, там трупы людские и конские. И разил Перун мечом силы тёмные, и там, где тьма была, стал огонь чистый.

Поднялся Избор, зачарованный, протёр очи, глядь – а видение уж ушло. В радости великой вознёс кудесник хвалу богам славянским. Потом взял клюку свою берёзовую и отправился в Киев.

Там он направил стопы свои прямо к терему княжескому, дабы Ольге-матери первой поведать про видение чудное.

Молодой охоронец у врат кликнул помощника начальника теремной стражи, коим стал к тому времени наречённый Петром Кандыба.

С тех пор как он принял крещение в Царьграде, многое переменилось в его жизни. Из простых охоронцев стал одним из наиболее приближённых к княгине и командовал теперь всей теремной стражей, хотя значился помощником Фарлафа, на котором, кроме теремной охраны, было ещё много других обязанностей. Потому Кандыба чаще всего сам решал ежедневные насущные вопросы, лишь иногда отчитываясь перед начальником. А Славомир, как и многие другие некрещёные, был отдалён от терема и ведал надворной охраной. Дружба старых друзей как-то сама собой пересохла, как мелкая речка в жаркое лето.

Пётр вышел к воротам и взглядом смерил с ног до головы Избора, что был одет, как и подобает кудесникам, просто – в расшитую рубаху, перехваченную поясом, и порты, заправленные в сапоги, которые он надел по такому важному случаю. На груди его был волховской амулет, а в руках – берёзовый посох.

Напитавшись византийским духом, Пётр-Кандыба теперь испытывал неприязнь к волхвам. Посему, не здороваясь, грубо спросил:

– Чего надо?

Избор сразу почувствовал исходящие от помощника начальника теремной охраны высокомерие и враждебность. Внутренне собравшись и глядя прямо в очи Петра, он молвил:

– Я к матери-княгине пришёл передать весть добрую. Вчера зрел я вещее знамение Богов о том, что князь Святослав разобьёт Хазарию и многие народы станут подвластны руке его!

– Хм, – не удержался от язвительной улыбки Пётр, – да почём ты знаешь, старик, что мать-княгиня с тобой говорить станет? Думаешь, у неё забот больше нет, кроме как сказки слушать?