– Климушка, а ты долго пробыл в аптеке, – заметила Полина Тихоновна и поинтересовалась:

– Что же еще говорил тебе сторож?

– Я все вам пересказал, – снова вздохнул доктор, – а задержался потому, что заходил к генеральше Зонберг, я же телефонировал вам, милая тетушка, оттуда.

– Ах да, да, – всплеснула руками Полина Тихоновна, – старость наступает. Пора начинать бороться с амнезией. Климушка, выпиши мне масло шалфея от беспамятства.

– Скорее я пропишу его Татьяне Зонберг, – ласково взглянул на тетушку доктор Коровкин. – Вот истинное беспамятство! Как можно забыть историю своего рода, историю своих славных предков? Как можно не чтить память достойного отца, героя Шипки? Да еще доказывала мне, что служение высшей идее важнее матери и отца. Скверно, скверно влияют на рассеянные умы современности социалисты террористического толка. Девушка на грани помешательства. Она заявила, что террористы, социалисты, являются прямыми продолжателями дела Аристотеля!

– Про Аристотеля-то я и забыла, – спохватилась Полина Тихоновна. – Что-то много их кругом развелось. Ты заглядывал в ту ободранную книжонку, которую оставил мне, уходя утром?

– Нет, не успел, – недоуменно сказал доктор. – А что там?

– Мы с Ипполитом изучили ее! – сообщила Полина Тихоновна с некоторой гордостью в голосе. – И как я поняла, она написана сыном Аристотеля, зовут его Андрей Ангел Дурацын или, по-другому, Аристотель Фиорованти, он еще собор Успенский в Московских Афинах построил.

– Разве у Аристотеля был сын? – повернулся к Муре доктор.

– Не знаю, – пробормотала девушка, уныло ковырявшая вилкой в тарелке, – этого мы еще не проходили.

– Ипполит перевел мне первую страничку и еще один небольшой хвостик, – продолжила Полина Тихоновна. – Всего я не запомнила, но сейчас скажу вам нечто важное. Приготовьтесь.

– Не пугайте нас, милая тетушка, – снисходительно промолвил доктор, – мне Аристотель сегодня порядком надоел.

– Сейчас подскочишь, как ужаленный, – многозначительно пообещала Полина Тихоновна. – Андрей-то этот книгу свою перед смертью писал, а все свое имущество, в том числе библиотеку Аристотеля, завещал некому Метеле Тугарину.

– Что? – хором вскричали Мура и доктор, вскакивая со своих стульев.

– И черный жемчуг там помянут, – с откровенным наслаждением оглядев изумленные лица обоих молодых людей, изрекла тетушка Полина. – Завещал сын Аристотеля после смерти своей передать в Успенский собор Кремля икону Пресвятой Богородицы в черных жемчугах.

Мура и доктор Коровкин опустились одновременно на свои стулья и обескураженно смотрели на торжествующее лицо Полины Тихоновны.

– Да вот и сами можете поглядеть. – Удовлетворенная произведенным эффектом тетушка молодо вскочила, вышла в гостиную и через несколько мгновений появилась с потрепанной книгой в руках.

– Я видел на титуле всадника с цветком и решил, что книга медицинская. – Доктор, тщательно обтерев салфеткой руки, бросился читать текст первой страницы переданного ему раритета.

– Что там, Клим Кириллович, говорите скорее. – Младшая профессорская дочь подбежала в нетерпении к стулу Клима Кирилловича и теперь заглядывала ему через плечо.

– Действительно, из текста следует, – в смятении обернулся к Муре доктор, – что в собственность этого Метели Тугарина от Андрея, строителя Успенского собора в Московском Кремле, перешла и библиотека его отца, Аристотеля.

– Вот какого предка имел покойный Глеб Васильевич, – потрясение протянула Мура, – а где же теперь библиотека Аристотеля?

– На первых двух страницах об этом ничего не сказано. – Доктор захлопнул книгу и передал ее притихшей тетушке. – Потом изучим текст поподробнее, возможно, что-то прояснится. Судя по первым страницам, Аристотель привез библиотеку в Россию после воцарения Софьи, племянницы последнего византийского императора, пятнадцатый век. Господин Тугарин мог бы нам многое рассказать, но он, к сожалению, мертв. А Брунгильда жива. И надо думать в первую очередь о ней.

– Да, – шмыгнула носом Мура, усаживаясь на свое место и пытаясь справиться с подступающими слезами: ей было жалко и Аристотеля, и Глеба Тугарина, и Брунгильду.

Полина Тихоновна понесла книгу в гостиную, а Мура, виновато глядя на Клима Кирилловича, продолжила, понизив голос:

– Вот откуда у покойного Глеба черная жемчужина. И ларчик древний, мне ювелир сказал, что он сделан в пятнадцатом веке. И на крышке написано по-арабски – Метель Тугарин. Бедный Глеб! Как он любил Брунгильду! Он прислал ей самое дорогое, что у него было!

– Мария Николаевна, – строго и горестно произнес доктор, – вы всех обманули, вы не ходили на курсы, а ездили к ювелиру.

– Нельзя было терять время. Не сердитесь на меня, ничего же не произошло, – поспешно оправдывалась Мура, поглядывая на прикрытую дверь столовой. – Жемчужину ювелир покупать отказался. Сказал, что слишком беден для нее. К другим я ехать не решилась. А он ларчик очень хотел купить. В банке на счету отца лежит только четыре тысячи, мама хочет взять еще ссуду в университетской кассе, – торопливо говорила девушка, – но боится отойти от отца. Что же мы будем делать, когда позвонят относительно выкупа?

– Не забудьте о тех двух тысячах, что есть и у нас с Полиной Тихоновной. Итого нужно еще как минимум две. А не продать ли вашему ювелиру ларчик? Вырученных денег почти хватит для шантажистов? – предложил доктор.

– Ни за что! – Мура побледнела. – Теперь-то я уж точно не продам. Вещь имеет историческую ценность! И что скажет Брунгильда, когда мы ее освободим и окажется, что единственная память о Глебе исчезла?

– Она нас поймет, – неуверенно сказал доктор.

– Нет, нет и нет, – решительно отвергла его предложение Мура. – Надо найти другой способ выручить деньги.

Вернувшаяся в столовую Полина Тихоновна услышала последние слова и сразу включилась в разговор:

– Не попросить ли аванс у предпринимателей, которые должны заплатить Николаю Николаевичу за консультацию? Я говорю о проектах, посвященных двухсотлетию Петербурга. В ваше отсутствие звонили. Обещали позже телефонировать еще.

В этот момент в лицо Климу Кирилловичу ударил солнечный луч – шторы в столовой были раздвинуты, и низкое осеннее солнце, выглянув из-за пробегающей тучки, прыснуло прямо в глаза доктора Коровкина, вновь ощутившего необоримую усталость.

– Возможно, мне следовало бы подробнее расспросить сторожа из аптеки. Не знаю. – Он пытался ускользнуть от слепящего луча. – Да и там мне не везло. Кто-то в доме на противоположной стороне улицы пускал солнечные зайчики прямо мне в глаза.

– Ни няньки, ни родители не смотрят за своими детьми, к бесполезному баловству их приучают, – посочувствовала племяннику тетушка Полина.

– Сорванец избрал меня своей жертвой. Шаг влево сделаю – настигает меня слепящий свет, шаг вправо – опять настигает.