Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они прибыли сюда прямо на Рождество, такая ирония судьбы. В летней одежде и безо всякого багажа выбрались из грузовиков у города, после долгого путешествия через деревни, поля и перенаселенные лагеря. Они спали под деревьями, ели траву и сшивали пустые мешки из-под сахара, чтобы сделать палатку. Боролись за кусок хлеба в толпе у грузовиков. Прошли пешком от Рамаллы до Иерусалима, где Жорж попытался найти своих друзей, но тщетно. Дома их находились в Катамоне и Мамилле, процветающих западных районах Иерусалима, но друзья бежали, один бог знает куда. И так они двинулись дальше, из одного лагеря в другой, где Жорж стоял в безнадежных очередях к конторам Организации Объединенных Наций, чтобы показать паспорт Башара и вписать имя сына в розыскные бланки, которые никто не читал: Башар Бишара, родился в Яффе, Палестина, 12 августа 1939 года.
– Башар не умер, – сказал Жорж дочери, – иншаллах.
* * *
Впервые в жизни у Амаль на Рождество не было свежесобранных апельсинов. Вместо них были ветер и ливни. Все городские колокола звонили, когда ночью в Вифлеем устремились люди отовсюду, христиане и мусульмане, старики и дети. Некоторые даже были босиком. Перед церковью монахини раздавали беженцам одежду. Хотя Амаль дрожала от холода, она не пошла на раздачу одежды, потому что Жорж запретил им принимать милостыню. «Мы не беженцы, – сказал он. – Мы не покинем нашу родину. Это все еще Палестина, даже если Бен-Гурион и король Абдалла хотят стереть ее с карты. Это они иностранцы, а не мы!» На нем был все тот же серый летний костюм, в котором он покинул Лидду, теперь рваный, латаный. В Рамалле он наткнулся на друга, который приехал из Хайфы, где ополченцы не отбирали у беженцев ценные вещи. Друг только что продал украшения своей жены и из вырученных денег одолжил немного Жоржу, чтобы тот купил ботинки, штаны и свитеры для детей.
В полночь вся Палестина, казалось, собралась на площади Яслей Христовых, где громкоговорители транслировали богослужение из переполненной церкви. Под открытым небом бок о бок стояли жители Вифлеема в своих лучших нарядах, в костюмах и пальто, вместе с беженцами в рваной или с чужого плеча одежде, из Яффы, Хайфы, Иерусалима и бесчисленных деревень, названия которых Амаль никогда не слышала. В основном христиане, но были и мусульмане, и все они пели традиционную рождественскую песню Laylat al Milad. Ночь Рождества Христова. Жорж не смог сдержаться, и Амаль увидела, как по его щекам потекли слезы, когда он запел громко, крепко сжимая руки детей. Он не плакал с тех пор, как умерла Мариам. Бабушка взглянула на него, но утешать не стала, иначе что бы это была за картина – взрослый мужчина, плачущий на руках старой матери. Она посмотрела вниз на внучку, и Амаль поняла, что сейчас надо держаться и собрать все силы: многие вокруг плакали, но стояли прямо, не пряча лиц, и продолжали петь. Сильный порыв ветра пронесся по церковной площади, и Амаль увидела, как множество тел одновременно сгибаются в едином движении, как деревья под налетевшим ураганом.
– Сегодня весь мир смотрит на Вифлеем, – разносился голос священника из дребезжащего громкоговорителя.
Но где был этот мир? Священник говорил, что, согласно резолюции 194 Организации Объединенных Наций, все беженцы имеют право вернуться домой после войны. Но разве сионисты только что не расстреляли посредника ООН Бернадота? Рождение Христа в Вифлеемской пещере, говорил священник, было знаком Бога, что Его любовь освещает самую темную ночь. Но как можно любить врагов, если они прогнали тебя с твоей родины? Мысли Амаль унеслись далеко, от старых стен и колокольни выше, к звездам, которые поблескивали за проплывающими облаками. Внезапно, посреди всех людей, она почувствовала себя ужасно одинокой. Амаль никогда не праздновала Рождество без мамы. Сейчас она скучала по ней так сильно, что боль пронизывала каждую частичку ее тела. Ноги горели, стоять уже не было сил. Но она не должна жаловаться отцу, надо быть сильной, ради Джибриля, ради бабушки, ради всех остальных. Но откуда ей взять эту силу? Ее едва хватало, чтобы удержать то, что грозило разбиться на части внутри нее самой.
– Ребенок родился, чтобы искупить мир, – кричал священник.
Но это было тысяча девятьсот сорок восемь лет назад, а сейчас все хорошее в мире утрачено.
Пока они шли обратно к своему полю, несколько километров в ночи, бабушка рассказывала истории о Мариам. Хорошие, смешные, про пляж, летние свадьбы и кошек в саду, для которых Мариам каждое утро ставила под дерево миску свежего козьего молока. На краткий миг казалось, что Мариам идет рядом с ними, словно она снова была здесь, как всегда. Когда они добрались до поля и отыскали свою палатку, бабушка уложила обоих детей и поцеловала их в лоб. Ветер трепал брезент. Он прилетел с запада, с моря.
* * *
Каждый день приезжали новые грузовики с мешками муки и риса, с людьми, вырванными из их жизни. Все больше и больше палаток появлялось на поле – белые осколки войны. Война не окончилась, лишь угасла. В какой-то момент по радио сказали, что ведутся переговоры. Это был не мир, а прекращение боевых действий. Сотрудники ООН ходили от семьи к семье, чтобы зарегистрировать беженцев: как звать, какого они вероисповедания, откуда родом. Люди хотели рассказать, как все произошло, но ни у кого не было времени выслушивать их рассказы. Цифры – это все, что помещалось в списки. Одиннадцать городов и более четырехсот деревень числились «брошенными», многие из них – «разрушенными». Более семисот тысяч палестинцев стали беженцами, почти