по меньшей мере, неосторожно. Но допустим, что Дворянчикова, как хозяина мастерской, интересовала только — кстати, весьма скромная — оплата заказа. Однако далее Василий Илларионович все же высказывает соображения по поводу назначения печати, и тут-то и возникает неувязка…

«Скорее можно было предположить, что Злотников хочет что-либо издать из эпохи французской революции…»[88]

В центре печати был изображен восьмиконечный крест, который распространен у русских христиан. Только такой крест, как правило, изображается и на православных иконах. Конечно, В. И. Дворянчиков мог не разбираться в тонкостях церковных обрядов, но и вспомнить по ассоциации с православным крестом эпоху революции в католической Франции он тоже не мог. Ведь Василий Илларионович учился не в советской атеистической школе, а в прежней, где уроки «Закона Божия» были обязательными для всех. Едва ли итальянское слово «Каморра» сбило бы его с толку.

Да и следователь Байковский, поляк, католик по вероисповеданию, не мог не заметить этого противоречия в объяснении Дворянчикова. Однако почему-то он счел его удовлетворительным и никаких вопросов по поводу креста не задал.

Можно предположить, что Василий Илларионович, говоря об «эпохе французской революции», тонко пошутил. Увы… Подобное предположение не очень-то вяжется с человеком, облик которого обрисовывается по мере знакомства с материалами дела. Среди бумаг, изъятых при обыске фотоцинкографии, есть замечательный рецепт: «На одну с половиной бутылки воды — 1 фунт изюма, 14 кубиков дрожжей, 5 шт. гвоздики, 5 чайных ложек сахарного песку. Все влить в бутылку, закупорить дырявой пробкой. Держать в теплом месте, пока не забродит и на дне не получится осадок. Потом слить и профильтровать». И право же, этот рецепт, сохраненный чекистами в деле, более реалистично обрисовывает круг интересов владельца фотоцинкографии, нежели гипотеза о его бесстрашном и тонком юморе. Нет… Не ради шутки вспомнил Василий Илларионович об эпохе французской революции… Складывается впечатление, что он просто не видел никогда ни эскиза печати, ни изготовленного клише, только слышал с чьих-то — не следователя ли Байковского? — слов про текст, размещенный на печати. Вот тогда-то у не слишком образованного Дворянчикова и могла возникнуть по ассоциации со словом «каморра» — французская революция.

То, что Дворянчиков как-то был связан с ЧК, подтверждается и его дальнейшей судьбой. По делу «Каморры народной расправы» было расстреляно семь человек, и все они, не считая Злотникова, за провинность — мы исходим сейчас из официальной, чекистской версии — куда меньшую, чем та, что совершил Дворянчиков, изготовив печать контрреволюционной, «погромной» организации. Леонида Николаевича Боброва расстреляли, например, всего за один экземпляр прокламации, якобы взятый у Злотникова. Дво-рянчикова же освободили, и даже мастерскую его, где изготовлялись документы «погромной» организации, не закрыли.

Эти два факта — незнание, как выглядит печать, и такое не по-чекистски гуманное разрешение судьбы обвиняемого — и заставляют нас усомниться в показаниях владельца фотоцинкографии, позволяют предположить, что говорил он не о том, что было на самом деле, а о том, что хотели услышать от него чекисты, о том, что нужно было им услышать.

Получив печать в фотоцинкографии, Злотников — мы продолжаем излагать чекистскую версию — отпечатал на пишущей машинке «Предписание».

Своей машинки у Злотникова не было, и машинку чекисты тоже пытались найти. Однако тут у них что-то не получилось. Единственное показание на сей счет дал Ричард Робертович Гроссман, как и Злотников, квартировавший у Солодова.

«Месяцев около трех тому назад Злотников брал однажды пишущую машинку у жившей в той же квартире гр. Некрасовой и пользовался этой машинкой два дня».

Некрасова уже выехала из Петрограда; разыскать пишущую машинку не удалось, но следователя Байковского вполне устраивал вариант, по которому Злотников отпечатал свое «Предписание» еще в феврале 1918 года и только ждал удобного случая, чтобы разослать его по редакциям.

Интересно, что некоторые «исследователи» обратили внимание на эту неувязку следствия и по-своему решили заполнить пробел. «Было установлено, что текст воззваний и предписаний «Каморры народной расправы» отпечатан на пишущей машинке, принадлежащей статистическому отделу продовольственной управы 2-го городского района, находящейся на Казанской улице, 50»[89].

Оставляя в стороне множественное число «воззваний и предписаний» (в деле «Каморры народной расправы» речь идет о единственном, уже процитированном нами «Предписании»), отметим, что предположение о перепечатке прокламации на машинке, принадлежащей статистическому отделу, никакими документами не подкреплено. Более того — предположение это достаточно нелепое. Едва ли Злотников, если он действительно отпечатал прокламацию, стал бы работать с таким текстом в учреждении, где большинство сотрудников были евреями.

Отпечатанные прокламации, как следует из материалов дела, Л. Т. Злотников разослал по редакциям, а несколько штук раздал знакомым. Одну прокламацию вручил Л. Н. Боброву, а другую — его спутнику, Г. И. Снежкову-Якубинскому.

«Возвращаясь с обеда в ресторане, куда я был приглашен Г. Снежковым, мы были остановлены возгласом Злотникова, который знал нас обоих: «Здравствуйте, товарищи!» По происшедшем разговоре Злотников дал нам по экземпляру прокламации о Каморре народной расправы, совпадающей по содержанию с теми, которые были в газетах» (показания Л. Н. Боброва),

Леонид Николаевич Бобров, судя по тому, как держался он на допросах, производит впечатление исключительно честного и благородного человека. И его свидетельство, на наш взгляд, изобличало бы причастность Л. Т. Злотникова к прокламации гораздо убедительнее, чем выбитые на допросах признания самого Злотникова. Но Леонид Николаевич действительно очень порядочный человек, и, будучи вынужденным давать показания на Злотникова, он добавляет, что взял прокламацию, «не желая сконфузить» Злотникова. «Я не раскрыл даже и не посмотрел данный экземпляр. Такой же экземпляр получил мой спутник Г. И. Снежков-Якубинский, который пересказал его содержание»[90].

Читателю может показаться, что я совершаю ошибку — торможу повествование, задерживаясь на несущественных деталях. Это не так. Детали, о которых мы говорим сейчас, — единственные улики против Злотникова. И оценить их достоверность необходимо…

Итак, из показаний Л. Н. Боброва мы узнаем, что в воскресенье, 19 мая 1918 года, Лука Тимофеевич Злотников вручил Л. Н. Боброву и его спутнику Г. И. Снежкову-Якубинскому какие-то прокламации. Бобров засунул свой экземпляр в карман, а затем, даже не ознакомившись с содержанием прокламации, выбросил его. О содержании прокламации он узнал от Г. И. Снежкова-Якубинского.

Этот Снежков-Якубинский, как явствует из ряда показаний, был сотрудником или, по крайней мере, секретным осведомителем ЧК. Кстати, об этом свидетельствует и тот факт, что, в отличие от Боброва, Снежков не только не был арестован и расстрелян, но даже и допросы с него не снимались…

Значит, Леонид Николаевич Бобров узнал, что врученная ему прокламация является «Предписанием Каморры народной расправы» со слов сотрудника ЧК. И, вероятнее всего, узнал тогда, когда уже выбросил прокламацию и не мог сверить тексты… Вот об этом припертый показаниями самого Злотникова и сообщил он следователю