— Я их верну. Вместе с пропусками. А в газете я больше не работаю.

— Да ты и в самом деле больной! Кто у тебя возьмет? Неужели ты еще не понял, в какую драку ввязался? Не видишь, как обкладывают со всех сторон?.. Все, поезд ушел. Если не хочешь, чтобы тебя сегодня-завтра обрядили в рубашку с длинными рукавами и отвезли в Кащенко, не дергайся. Угрожают тебе люди серьезные.

Андрею стало нехорошо, браслет впился в запястье.

— Почему Кащенко? — спросил осторожно.

— Ты же хотел, чтоб все было в открытую!

— С какой стати в Кащенко?

— А с такой… Мочить журналистов, даже малоизвестных — слишком много шума, — он говорил насмешливым тоном, будто подчеркивал свое превосходство. — На тебя собрали отрицательную медицинскую информацию. Детский суицид, паранойя… Материал в газете — провокационный бред душевнобольного. Желание поссорить нас с немцами.

— Этого не может быть, — теряя самообладание, проговорил Хортов. — Кто собрал? Когда?..

— Смотрел копию будущей телепередачи. Выйдет в эфир, когда ты будешь в палате номер шесть. Интервью с врачом Томской психушки, потом из бывшего города Фрунзе… Говорят заслуженные пожилые доктора, все натурально. Истории болезни показывают крупным планом — впечатляет.

— Уходи, — глухо произнес Андрей.

— Неубедительно, пехота, переигрываешь.

— Я жду.

Кужелев, не спеша, выбрался из машины, облокотился на открытую дверцу.

— Надо работать с нами, тебя никто не прикроет.

Хортов демонстративно промолчал и отвернулся, полковник осторожно закрыл дверцу и ушел куда-то назад и в сторону — даже в боковых зеркалах не мелькнул.

Вот от чего отговаривал законник Скорята!

Первый сильный ход сделал не Андрей — Стрижак, получив команду от хозяина. Автора в этом случае сделали разменной монетой и козлом отпущения. Публикация для кого-то могла послужить сигналом к действию или, наоборот, предупреждением.

Вторым ходом стало внезапное, непредсказуемое игроками появление старца Гедеона, с которым Хортов худо-бедно успел побеседовать и в результате вышел на самого Пронского. Скорее всего, схимонах не захотел ни с кем больше разговаривать и поплатился жизнью.

Андрею же была уготована иная судьба, плачевная: то, что сообщил Кужелев, не подлежало сомнению. И сработает в тот момент, когда станет известно о его поездке в Симферополь и контакте с Пронским.

Такое ощущение, что за эти бумаги сцепились между собой две или даже три какие-то организации, некие кланы, по значимости не уступающие друг другу, и если они используют в схватке вещества и приемы секретных спецслужб, журналистов, прослушивание и газеты, значит, борьба идет на солидных коврах. Только одним нужна гласность, другим — полное молчание, и всех разговорчивых они просто убирают.

Размышляя так, Хортов чувствовал внутреннее физическое противление и одновременно предательское, подзуживающее любопытство. Надо было раз и навсегда отречься от этой темы, уйти в подполье, уехать куда-нибудь, чтобы те, кто угрожает по телефону, не начали действовать.

Даже если он когда-нибудь вырвется из психушки, то выданный в эфир ролик с интервью поставит точку во всякой карьере.

Сейчас не то время, когда из клиник выпускали больных и делали из Них мучеников и национальных героев.

Андрей приехал домой, поставил машину в «ракушку», намереваясь прежде всего просто выспаться, а потом уж принимать какие-то решения: он еще не отошел от бессонной ночи в компании Пронского. Пока он мылся под душем, дважды кто-то прорывался по квартирному телефону, но когда вышел из ванной комнаты, ожил и мобильный. Хортов покосился на гардину, взял трубку и, вернувшись в ванную, включил воду.

— Господин Хортов? Я рад вас слышать, — это был адвокат Кацнельсона. — Я слышал, у вас большие неприятности.

— Ничего подобного, у меня все идет по плану, — не сразу и казенно отозвался Андрей.

— Как же, а смерть схимонаха Гедеона? Вы знаете, он умер насильственной смертью, как и Лев Кацнельсон.

— Да, сообщили.

— А теперь угрожают вам.

Его знания и уверенность насторожили Хортова. Адвокат тут же его отвлек.

— Что там у вас шумит? Идет фон, будто льется вода.

— Моюсь.

— А, с дороги, — будто вспомнил он. — Святое дело.

— Я не занимаюсь этой темой, и вообще уволился из редакции, — сказал Андрей то, что пришло в голову.

— Вот и хорошо. У меня будет к вам деловое предложение. Смоете пыль и приезжайте.

Он считал адвоката мелкой сошкой в этом деле. Бизин хотел тихо и мирно продать акции правительству, так сказать, совершить патриотический акт, получить денежки и, поделив их со стариком и его семьей, отбыть назад, в Канаду. Возможно, из каких-то дипломатических источников» он узнал о существовании Веймарских ценных бумаг в России, полученных когда-то Коминтерном, а вероятнее всего, борца за права человека кто-то надоумил и послал на их розыск, для чего он и вернулся из иммиграции как только стало возможно. Что бы там не говорил Кужелев, но бывший дипломат слишком мелкая сошка, чтобы организовывать глобальные авантюры. Ему бы вполне хватило одного, максимум, двух тайников, где уже несколько десятков лет хранятся акции, потому он и искал самый безопасный путь реализации — государственным организациям.

Но сейчас, слушая намеки адвоката, Хортову пришла в голову вроде бы шальная мысль — что если этот бессребреник и есть главное действующее лицо?

— Знаете, я уже получил одно предложение, — признался Андрей. — Два никак не потяну.

— Потянете! — уверенно заявил он. — Вы хорошо отдохнули, накупались в море… Кстати, как нынче бархатный сезон?

— Замечательно…

— Приезжайте! Хоть расскажете, а то я так давно не отдыхал в Крыму.

— Приеду, — пообещал Андрей.

Выкручиваться и увиливать было бы несерьезно, да и веской причины не находилось, а он буквально давил своей информированностью.

— Жду вас к шести часам, — адвокат положил трубку.

Хортов приехал раньше условленного времени на сорок минут, оставил машину возле старого кирпичного корпуса и позвонил адвокату.

— Я в Переделкино. Объясните, как вас разыскать.

— К сожалению, я сейчас далеко, — признался Бизин. — Пришлось срочно выехать в Москву. Буду через час, а вы пока отдохните у меня. Скажите домработнице, пусть поразвлекает.

И объяснил, как найти дачу.

Дом адвоката был недавно и добротно отремонтирован, участок благоустроен — выделялось среди зелени нечто похожее на английский газон, клумбы, несмотря на осень, ярко цветущие, у ворот дремал в тени сосен серый «фольксваген». А за деревянным забором все выглядело запущенным, нежилым и убогим. Если здесь и можно было писать стихи, то только грустные, упаднические — ощущение безысходности и нищеты реяло над писательским поселком.