Он велел мне взять чернильницу и листок бумаги и записать первую из шести линий, которые будут определять наше будущее.

Инь. Одна ломаная линия. Поддающаяся, темная, женственная.

Он положил стебельки, которые держал в руке, обратно на поднос и начал ритуал сначала: взмах руки, разделение на две части, счет. И все это время он не смотрел на меня — я стала подобна бесформенным теням, наполнявшим комнату, — он смотрел на рисунки, образованные стеблями тысячелистника.

— Семь для второго места, — сказал он. — Линия ян.

Я вывела на бумаге новую линию выше уже нарисованной — длинную прямую линию. Ян, мужская, такая же ослепительная, как солнце, такая же прямая, как стрела времени.

Когда стебли тысячелистника снова иссякли, он велел мне нанести линию инь выше линии ян.

— Первая триграмма, — сказал он.

— Что она означает? — спросила я, потому что мне показалось, что его руки дрожали, когда он собирал палочки.

— Это Кан, Бездна, — сказал он. — Видишь? Ломаные линии — это скалы, а прямая линия в центре — река на дне глубокой пропасти.

Я посмотрела на три нарисованные мною линии. Для меня они не имели никакого смысла. Однако я понимала, что он мог видеть в них живые сцены: острые скалы, головокружительное падение, быстрые потоки вод, текущих из ниоткуда в никуда.

Это было название гексаграммы, которая пугала меня, — и название ее, и выражение его лица одновременно. Должно быть, он почувствовал мой страх, потому что поднял на меня взгляд и улыбнулся.

— Она не такая зловещая, как кажется. У нее много значений. Теперь мы должны начертить вторую триграмму.

Мы на полпути, объяснил он. Нужно расположить три последние линии поверх первых. Это похоже на строительство башни, сказал он: следующая линия накладывается на предыдущую. Мы закончили первый ярус, сейчас строим второй. Только тогда, когда будут объединены оба яруса, значение прояснится.

Я закрыла глаза, прислушалась к сухому шелесту стеблей и вспоминала о том, как лежала на его спине, и между нами ничего не было.

Фитиль почти догорел, я слышала крик совы в саду. У меня пересохло во рту, но я не осмеливалась попросить чаю, не желая нарушать ритм его действий.

Что я буду делать, если значение гексаграммы окажется неблагоприятным? Как смогу я жить, зная о невозможности для нас счастья? Может быть, мне солгать и сказать, что я задала неправильный вопрос?

Как можно было позволить себе стать такой суеверной? Почему я смотрела на эту древнюю черную книгу, на ее изъеденные жучком страницы, чтобы найти выход из своих затруднений?

Я постаралась успокоиться и стала наблюдать за его руками, как будто это были женские руки, занятые своим обычным, простым делом: шитьем, тканьем полотна, вышиванием.

Он еще дважды произвел все действия со стеблями. Первый результат — восемь и ломаная линия; второй — семь и прямая линия.

Перед тем как зарисовать последнюю линию, он колебался.

— Я не уверен, что сосчитал правильно, — сказал он. — Возможно, придется начать сначала.

Что такое он увидел, что сделало его таким неуверенным? Это было на него не похоже. Страшился ли он чего-то в будущем?

— Наверное, тебе следует остановиться и отдохнуть, — предложила я.

Он покачал головой.

— Нет. Нужно пересчитать сразу. Но тебе не следует слишком верить всему этому. Я мог ошибиться.

Итак, я предоставила ему возможность определять его линию, и она оказалась ломаной.

— Шесть для последней позиции, — сказал он. — Линия инь — линия движения. Нанеси ее, и я буду объяснять.

Я нарисовала ломаную линию над другими и тогда увидела, чего он боялся: вторая триграмма была такой же, что и первая. Кан, Бездна. Я прикрыла рисунок листком бумаги, как будто это могло защитить меня от этого послания. Затем я вздохнула и попросила его:

— Скажи мне, что это значит?

Он пристально посмотрел на меня:

— Это зависит от твоего вопроса. А так как только ты знаешь, что именно ты спросила, то только ты и сможешь истолковать значение гексаграммы. Все, что я могу, это прочитать для тебя текст. Ты должна извлечь из него смысл.

Он взял книгу и перевернул страницы.

— Гексаграмма Двадцать девять, — прочел он. — Кан, Бездна. Это текст для всех шести линий, — сказал он мягко. — Слушай, а потом я объясню то, что касается последней линии.

Я положила руки на колени и закрыла глаза. Сквозь окутывавший меня мрак ужаса я слышала его голос.

— Бездна над бездной — смертельная опасность! Все будет хорошо, если удастся достичь доверия и держать ум в строгой узде. Посмотри на меня, — сказал он. — Давай я попробую объяснить. — Он рассказал мне, что Кан похожа на сердце, заключенное в тело, или на душу, запертую внутри собственных пределов. Она похожа на высокогорный поток, Который в стремительном падении с высоты создает опасность для самого себя.

— Но какую опасность? — вопрошала я. — Откуда она придет — извне или изнутри?

— Сейчас я прочту тебе комментарий к шестой линии, — сказал он. — Так как это линия движения, она имеет самое важное значение.

Я посмотрела на ломаную линию вверху гексаграммы. Она была похожа на все остальные. Она не изгибалась, однако для него двигалась, подобно льву Манджушри, бока которого вздымались, как у живого, хотя и были отлиты из бронзы.

— Когда я начну читать значение этих линий, — говорил он, — ты не должна беспокоиться. Потому что за ними стоит другая гексаграмма, и ее значение не столь зловеще, как у этой. Шесть для верхнего места, — прочел он. — Связанный черными канатами, в оковах в течение трех лет некто терпит неудачу в своих поисках.

Кем была я, чтобы заслужить такой ужасный приговор? Неужели ему и мне предназначено страдать в течение такого длительного времени?

— Три года, — сказала я, и из глаз у меня потекли слезы.

Он отложил книгу, подошел ко мне и, опустившись на колени, взял в руки мое лицо.

— Посмотри на меня, — сказал он. — Три года — это метафора, а не определенный отрезок времени. — Он поцеловал меня. — А теперь соберись и выслушай последнюю часть. Я не должен больше прерывать чтение. Когда я закончу, ты сможешь отдохнуть.

Приглашал ли он меня лечь с ним в постель? Как я хотела отдохнуть прямо сейчас, избавить свои уши от тех слов, которые он готовился прочитать мне. Я устала от слов; они имели такое же угрожающее значение, как и линии, нарисованные на бумаге. Но ради него я заставила себя собраться.

Он возвратился на свое место и снова взялся за книгу.

— Верхняя линия, — объяснил он, — линия движения. Это линия инь — женская линия, которая склоняется к линии ян. Она так долго была линией инь, что неизбежно превращается в свою противоположность. Когда она изменится, мы получим вторую гексаграмму.