— Я не хотел этого, — сказал он. — Я не просил об этом. Зачем ты заставила меня так полюбить тебя?

Потом мы кинулись друг к другу — он с одного края обрыва, я — с другого; мы крепко сжимали друг друга в объятиях, как будто только это могло спасти нас от падения.

Праздник Камо наступил и прошел, и все это время я провела в своих комнатах.

Это началось сразу после нашей встречи с Масато. Возможно, сказалось переутомление от чтения. У меня была лихорадка и простуда, и даже запах риса вызывал отвращение и тошноту.

Когда лихорадка особенно мучила меня, я закрывала глаза, и перед моим мысленным взором мелькали сочетания прямых и ломаных линий, одна гексаграмма накладывалась на другую.

Пришла Бузен и попробовала соблазнить меня каштанами. Почему друзья, которые месяцами держались на расстоянии, в случае твоей болезни становятся нежными до фамильярности? Возможно, все дело в любопытстве: казалось, что она озабочена моими жалобами, подозреваю, она считает их надуманными.

Мое единственное утешение — на протяжении всего этого времени я была избавлена от обычной для женщины регулярной нечистоты. Но сейчас это начинает меня беспокоить, ведь прошло уже два месяца с тех пор, когда это произошло в последний раз.

Ночью, когда все вокруг затихло, мне виделся тот пожар, девочка, размахивающая горящими рукавами, ее обгоревшее лицо на похоронных дрогах. Потом появлялся Масато, я ощущала солоноватый вкус его слез, он целовал меня. Я все время думала о его сне, в котором он меня теряет. Для этого есть причина, так же как есть своя причина для тех двух гексаграмм.

Но в чем она? Мой страх скрывал ее от меня, подобно тому как облака скрывают неровности луны.

Все время я слышала вокруг себя звуки веселья. Женщины занимались прическами и украшали шеи гирляндами роз, властно покрикивая на своих горничных:

— Где мой веер? Затяни шнурки моей обуви на деревянной подошве. Этот халат недостаточно хорошо отглажен!

Посыльные доставляли коробки с одеждами для праздника: тяжелые платья фиолетового и желто-зеленого цветов, узорчатые жакеты, сверкающие шлейфы.

В прошлом году я надевала такую одежду, когда участвовала в пышном праздничном шествии. Сейчас мое бледное муаровое одеяние — наказание, наложенное на меня императрицей, — лежит в длинной закрытой коробке, как ненабитое чучело. Я не надела его; не поехала в экипаже, украшенном лавром и розами; не боролась за место в толпе на Ичийё; не наблюдала за процессией. Музыканты играли не для меня; танцоры танцевали не для меня. Я не видела обряда очищения на реке.

Говорят, что уровень воды в реке все еще высокий. Зрители стоят на берегу очень близко к воде. Благоприятное место, отмеченное прорицателями (может быть, именно Масато посоветовал прибегнуть к помощи предсказателей?), было так ненадежно, что пришлось изменить церемонию. Жрица Камо не могла искупаться в потоке; потоком стала для нее серебряная купель. Ведь если бы жрицу Камо унесло потоком, город лишился бы своей покровительницы. Как это было бы нелепо: жрица богини Изе осквернена, а жрица богини Камо утонула во время обряда собственного очищения.

Даинагон мне обо всем рассказывала. Она снимала мучивший меня жар, прикладывая к моему лицу кусочки льда, и описывала то, что я пропустила, а также тайные мотивы интриг. Слухи об отречении императора. Рассказы о разногласиях между министром левых и его ревнивым соперником. Споры между императором и его супругой. Предположения о том, что в случае, если Канецуке будет даровано прощение, он получит должность министра Двора.

Нельзя допустить, чтобы мысли о нем сбили меня с толку. Я приложила столько усилий, чтобы выбросить его из головы, и теперь, когда он может возвратиться, я должна гнать его от себя. Невозможно, чтобы он продолжал влиять на меня, как прежде. Я думаю о связанных с ним муках, о его ядовитой иронии — так могу ли я стремиться заново испытать все это?

Однако я думаю о нем. Как он будет выглядеть и что станет делать? Вспоминаю его голос, складочки в уголках рта, походку, его настроения. Но я устала от его непостоянства. Все это годится для театральных подмостков: обман, отражения, двойственность, двуличие и подлость.

Ну почему в тот самый момент, как я нашла другую любовь, она тоже должна быть у меня отнята? И той же самой женщиной, которая украла у меня Канецуке? Изуми. Изуми. Подумать только, что когда-то я произносила это имя с доверием. Теперь же вкус этих трех слогов горек, как желчь.

Я надеялась, что смогу найти в себе силы думать о ней с симпатией — после того, что она пережила. Но теперь я должна бороться со своим презрением к ней. Должно быть, из-за лихорадки я так полна ярости.

Видела ли она на празднике Масато? Показали ли его ей? «Смотри, это любовник твоей соперницы!» Что могла она разглядеть в этом лице, которое мне дороже моей собственной жизни? Может быть, она сказала себе: «Какой прелестный мальчик. Как все это напрасно, какая жалость!» И она прошествует дальше, сопровождаемая злобными соглядатаями, которые все стремятся погубить меня.

Я не могу допустить, чтобы она обладала такой властью. Возможно, все это только плод моего воображения. Возможно, она сидит в своих комнатах так же, как и я, потому что не в состоянии вынести любопытствующих взглядов, желающих убедиться в ее позоре. Потому что понесенный ею ущерб зрим, тогда как свой я прячу под личиной гордости. Хотя сейчас у меня нет сил, чтобы оставаться гордой. Даже собственные мысли наносят мне вред.

Как мучительно, когда твой собственный ум становится твоим злейшим врагом! Все в мире кажется ложным. Похожее чувство я испытала в детстве, и оно преследует меня до сих пор. Я имею в виду ужасный момент, когда начинается землетрясение и даже почва уходит из-под ног. Так и мои мысли не являются для меня сейчас убежищем и спасением. Мои настроения меняются, как гексаграммы, одно чувство перетекает в другое: желание превращается в страх, страх — в гнев, враждебность и мстительность.

Прошлой ночью я видела во сне Изуми.

Это было не так, как я ожидала. Мы не кипели от возмущения, не рвали друг друга на части, как разрывают куски ткани. Я не слышала этого зловещего звука, когда нечто целое рвется надвое. В моем сне царила тишина. Ткань была цела, и мы закутались в нее. Мы были подругами. Она одолжила мне свой гребень. Мы нежно перешептывались, осторожно, намеками говорили о человеке, которого любили. Мы превратили его в драгоценную раковину и положили ее между нами. Внутри нее пребывал океан нашего удвоенного опыта. Мы слышали его шум, когда прикладывали раковину к уху. Одна волна следовала за другой, один прилив растворялся в следующем.

Океан опыта менял нас, и мы меняли друг друга. Мои мучения усиливались ее муками. Ее радость росла вместе с моей радостью. Цвета нашей взаимной преданности становились глубже и ярче. Она смотрела на меня, и ее глаза были спокойны и полны света. И я думала: так она выглядит, когда они вместе. Вот так все было бы, если бы она любила.