Не только Окубо Тосимити, но и все ближайшее окружение Муцухито склонялось к необходимости переноса столицы. Выбор был, в сущности, невелик. В стране имелось только три города, которые могли претендовать на статус столицы: Киото, Эдо и Осака. Если исключить Киото и находившийся в этот момент в руках сёгуната Эдо, оставался только Осака.

Ссылка на Нинтоку (313–399), двор которого находился именно в Осака (тогда город назывался Нанива), отнюдь не случайна. Ведь Нинтоку считался образцовым конфуцианским государем: жил скромно, крыша его дворца протекала, но зато он заботился о своих подданных. Когда он поднялся на гору, взор его обрадовали многочисленные дымки – признак того, что его подданные хорошо питаются. К тому же Нинтоку жил в ту эпоху, когда на передвижение государя еще не налагалось ограничений.

Окубо Тосимити первоначально выступил за то, чтобы перенести двор императора в Осака. Однако с падением Эдо стали активно прорабатываться и другие планы. Большой поддержкой пользовался проект «двух столиц» – Киото и Эдо. Одна столица, бывший Эдо, будет называться Токио (Столица Востока), а другая, Киото, – Сайкё (Столица Запада). Дело в том, что традиционная география делила территорию Японии на две основные части – западную (с центром в Киото) и восточную (с центром в Эдо). Что до самого императора, то он будет попеременно жить в обеих столицах. Этот проект принадлежал Это Симпэй (1834–1874).

Кидо Такаёси отстаивал план сразу трех столиц – Киото, Эдо и Осака. Однако в результате выбор был сделан в пользу Эдо на том основании, что он являлся крупнейшим городом в восточных провинциях, куда отовсюду стекались люди. А потому он представлялся наиболее подходящим местом для управления страной. Эдо был фактической столицей страны уже в течение длительного времени благодаря присутствию там замка сёгуна. Парадокс заключался в том, что официальный статус столицы он получил только после того, как сёгун покинул его.

17 июля Эдо был переименован в Токио. При этом никакого указа об утрате Киото столичных функций не последовало. Считалось, что император будет совершать частые поездки из одного города в другой, чтобы иметь возможность выслушивать мнения людей.

В императорском указе предусмотрительно утверждалось, что отношение к западной и восточной столицам будет одинаковым[68]. Для жителей Киото это означало, что отношение Мэйдзи к Киото не изменилось, а жителям Эдо император как бы говорил: статус вашего города поднимается до столичного, и хотя лично я родился в Киото, оба города для меня одинаково важны.

Токио находился на самой обширной равнине страны – Канто (Мусаси), которая была житницей Японии. Он располагал самой развитой городской инфраструктурой. И даже коренной житель Киото аристократ Сандзё Санэтоми полагал: «Рассматривая положение во всей стране, следует сказать, что процветание и упадок Киото и Осака зависят от процветания и упадка Токио. От того, процветает или находится в упадке Токио, зависит, процветает или находится в упадке вся страна. Если будут потеряны, например, Киото или Осака, это не будет означать, что будет потеряна Япония – до тех пор, пока остается Токио»[69].

В анонимном стихотворении этого времени говорилось:

Дискуссия о переносе столицы ясно свидетельствует о планах политической элиты. Она желала, чтобы император вышел из тени, сделался зримым символом власти, сократил дистанцию между правителями и управляемыми. Но в то же самое время принятый к исполнению проект отнюдь не предполагал, что император будет «править» страной. Действительно, трудно себе представить, как кочующий между двумя столицами император в условиях отсутствия телефона, телеграфа и даже железной дороги сможет получать информацию, вникать в нее и принимать решения.

Японский император по крайней мере с VIII века позиционировался как «слушающий» и «говорящий». Он слушал придворных сановников и «говорил» перед ними, что принимало форму указов[70]. Но если раньше аудиторией этих указов были исключительно придворные, то теперь их адресатом становился и «народ Поднебесной». Его же император собирался «выслушивать» во время своих поездок.

В качестве первого опыта предполагалось, что Мэйдзи совершит путешествие из Киото в Токио. Это делалось для того, чтобы не возникало непреодолимого разрыва между «верхом и низом». Несмотря на плачевное состояние казны, опасение заговоров и противодействие многих аристократов (они, естественно, опасались утраты своих позиций), Это Симпэй и вездесущему Ивакура Томоми удалось убедить сомневавшихся в необходимости поездки императора в Токио.

Поражают энергия и быстрота, с которыми выполнялся намеченный курс. Паланкин с Муцухито двинулся из Киото в Токио рано утром 20 сентября. Всего через два дня падет главный оплот мятежных сторонников сёгуната – замок Айдзу, а через пять дней война с повстанцами на Хонсю будет закончена вообще. Останется лишь один очаг сопротивления – остров Эдзо (Хоккайдо).

Официальной причиной путешествия Мэйдзи в Токио стала забота о людях восточной части страны, которые пострадали из-за военных действий. Кроме того, нужно было заполнить «церемониальный вакуум», возникший в крупнейшем городе страны в результате краха сёгуната. Нужно было наглядно продемонстрировать людям, что в стране есть новый и могущественный правитель. В то время среди жителей сильно опустевшего Токио господствовали самые мрачные предчувствия относительно судьбы города. Эрнест Сатов разделял их: «Теперь, когда даймё, чьи потребности удовлетворялись купцами и владельцами магазинов, отправились в свои загородные дома, население [города] неизбежно уменьшится. Печально, если Эдо придет в упадок, поскольку это один из прекраснейших городов Дальнего Востока. Хотя там нет красивых публичных зданий, его расположение на берегу океана, роскошные сады даймё и замечательные огромные рвы вокруг замка, над которыми возвышаются циклопические стены, на которые бросают тень живописные ряды сосен, многочисленные деревенские виды в самом городе, – все это создает впечатление величия»[71].

Мэйдзи сопровождало 3300 человек во главе с Ивакура Томоми, Накаяма Тадаясу и многими князьями. Поскольку дороги были крайне узкими, процессия растянулась на много километров. Процессии являлись при сёгунате одним из основных средств демонстрации силы и мощи, при виде князя или сёгуна люди падали ниц. Чем длинее была процессия, тем более важной считалась персона, ее устраивавшая. Процессия Мэйдзи должна была «отбить память» о процессиях князей и сёгуна. Мэйдзи отправлялся в Токио не в качестве вассала сёгуна, а как его победитель. В отличие от прежних даймё он демонстрировал не покорность, а триумф.