Под диваном валялась расческа. Я причесала Никиту так, чтобыон стал еще больше похож на комиссара Каттани. Он мягко отнял у меня расческу,взял за плечи и привлек к себе.

Не знаю, как там целуется настоящий комиссар Каттани,наверное, он все делает отлично, но мой поддельный целоваться совершенно неумел.

А дальше я ничего не буду рассказывать, можете считать, чтоцензура вырезала из очередной серии «Спрута» все постельные сцены.

Я проснулась поздним утром и долго соображала, не открываяглаз, где же я, собственно, нахожусь. Потом села на диване и огляделась. Вквартире никого не было, даже духом человеческим не пахло. На столе белелазаписка:

«Саша, будешь уходить, просто захлопни дверь. Н.»

Вот так: просто захлопни дверь. И все. Правда, в самом углубыло еще нацарапано слово «Позвони», но не стоило обращать на него внимание,Никита написал его просто так, из вежливости.

«А чего же ты ожидала? – спросила я себя. Да ничегоособенного», – тут же ответила самой себе. Все, как и должно быть. Ну иладно, откровенно говоря, мне сейчас не до запоздалых сожалений. Тем более чтоя ни о чем не жалею.

Я вспомнила все, что я узнала вчера про Петра Ильича, прокомбинат и про то, что меня использовали, как последнюю дуру, и окончательнорасстроилась. Однако нужно было уходить из этой квартиры и просто захлопнутьдверь.

Так я и сделала. Дома никого не было – хоть тут‑топовезло. Я приняла душ, заглянула в холодильник, но один вид еды навел на меняеще большую тоску. Тогда я завернулась в плед и включила телевизор в гостиной.

Передачи по утреннему времени были неинтересные. Маленькиедевочки танцевали на сцене, размахивая огромными искусственными цветами. Я тупопялилась на экран. В голове было пусто, как в кошельке после отпуска. Делатьбыло совершенно нечего, да я и не смогла бы ничего сделать. Ведь у меня нетникаких доказательств того, что Петр Ильич причастен ко всем убийствам. Да еслия только начну рассказывать Ираидиному подполковнику такую историю, он простовызовет санитаров из психушки!

А как на это отреагирует Главный? Я посчитала, что точно также. К тому же совершенно не хотелось вмешивать в дело мамулю.

Кажется, я впала в легкую дрему от безысходности. Разбудилменя телефонный звонок. Я взяла трубку и только потом сообразила, что лучше быэтого не делать – не хочу разговаривать с мамулей.

– Сашка, это ты? – раздался в трубке голосзапыхавшегося Никиты. – Ты почему не позвонила?

– А разве ты просил меня это сделать? – хриплоосведомилась я.

– Конечно, просил! Ты что, записки моей не читала?

– Читала…

– А я с трудом твой телефон нашел! Маме звонил, она встарой записной книжке откопала, еще школьной!

Никита страшно орал, потому что в трубке слышны были гулкиеудары кувалды о железо, очевидно, Сидоров снова принялся за свое.

– Понимаешь, я утром очень торопился, потому чтопроспал! Ты только не пропадай, а? – Несмотря на крик, в голосе его яуслышала просительные нотки. – Давай встретимся вечером, я хочу многоетебе сказать…

Милый ты мой, а сколько я хочу тебе сказать! И к историивлюбленной девятиклассницы мой рассказ не будет иметь никакого отношения.

– Хорошо, – медленно сказала я, – встречаемсяв четыре часа в кафе у Аллы. Не опаздывай, потому что разговор будет долгий исерьезный.

– Сашенька, но я же на работе! – взмолился Никита.

– А я, между прочим, тоже! – обрезала егоя. – Это не шутки. Уверяю тебя, что в данном случае работа твоя можетподождать. Для нее же лучше.

Я поскорее повесила трубку, пока он не стал возражать, потомвыпрыгнула из пледа и выключила ненавистный телевизор.

Он хочет мне многое сказать, дурачок! Да когда он услышитто, что я ему расскажу, у него глаза на лоб полезут! Потому что я решиларассказать Никите все, что случилось со мной за последние две недели. Если онне поймет и не поверит мне, тогда и никто не поверит, и нужно собирать чемодани отправляться своим ходом в психбольницу. Но я туда не хочу, а хочу отомститьстарому людоеду Петру Ильичу за все. Должна же быть справедливость на этомсвете!

А уж потом, когда мы расправимся с негодяем, я, так уж ибыть, помогу Никите разбогатеть. Без меня, думаю, он не справится, ведь даже укомиссара Каттани в кино не все получалось, как задумано!

Так, а перед встречей с Никитой нужно зайти в редакцию,чтобы взять там газеты со всеми моими статьями. Никитушка газет не читает – емувечно некогда, – а у меня статьи только в компьютере. На слово он мне врядли поверит, нужен наглядный материал. И к черту серость и безликость! Я хочунравиться любимому человеку! Больше никаких джинсов и дурацких шнурованныхботинок.

Я коршуном накинулась на мамулин платяной шкаф и вынырнулаоттуда, нагруженная одеждой. Потом провела сорок минут в ванной за макияжем ипрической. Черный брючный костюм, отлично сидящий на моей фигуре, ботильоны навысоком каблуке – у мамули все на высоком каблуке, – а сверху длинноесвободное пальто цвета опавшей листвы и золотистый шарф. Все‑такиздорово, что мы с мамулей так похожи, даже размер ноги один и тот же!

В отделе была тишь да гладь: Гюрза уехала по каким‑тосвоим таинственным змеиным делам, и только Кап Капыч сидел в углу, наслаждаясьтишиной, и вязал носок в красную и черную полоску.

– Сашуха! – радостно осклабился он при моемпоявлении. – Как хорошо, что ты пришла! Выглядишь потрясно! Ты невлюбилась?

Работая в дамском журнале, Кап Капыч обрел истинно женскуюпроницательность. Я улыбнулась как можно загадочней.

– Ну не хочешь – не говори. Я тебе сейчас кофейкусоображу. Твои рассказики пошли на ура, и у меня благодаря тебе тайм‑аут.

– Спасибо, дорогой, – я прошла к своему столу ивыдвинула ящик, – только мне нужно сразу уходить, а то застукают, аГлавный не велел на работу выходить под угрозой расстрела через увольнение.

– Это как? – живо заинтересовался Кап Капыч,откладывая вязание и доставая из своего стола банку кофе.

И в эту самую минуту зазвонил телефон. Кап Капыч снялтрубку, пару секунд послушал и протянул мне трубку:

– Это тебя!

Я замахала руками – меня ведь здесь нет! – но в трубкеявно слышали реплику Капыча, и не было смысла дальше скрываться.

Надеясь, что это какой‑нибудь незначительный звонок, явзяла трубку.

– Говорит Березкин, – раздался возле моего ухакакой‑то сдавленный голос, как будто человек говорил через платок илимарлевую повязку, – Алексей Игоревич Березкин… Вы знаете, кто я такой.

– Да, Алексей Игоревич, – осторожно ответила я.