Здесь ему не давали забывать, что он наемник, и его, привыкшего никогда и никому не подчиняться и не держать ни перед кем отчет, это положение угнетало. Хотя, судя по всему, его работой были довольны, Анхель получал хорошие деньги, которые аккуратно скапливались в бельгийском банке Generale. Вероятно, уроки, которые он давал, не пропадали впустую, потому что те, кого он учил, били своих врагов, хотя и враги были очень сильны и мужественны, а на другой стороне были свои инструкторы и свои наемники. Тем помогали русские, этим Запад, чего Анхель Ленин не мог понять, но в подробности не вникал и чувствовал, что превратился в часть огромной силы, которая сама прочитала его сущность и определила, на что он пригоден.

Проиграв две страны и почти двадцать лет беспрерывных войн, городских, сельских, равнинных и горных, оставшись в истории вечным неудачником и мальчиком для битья, он испытывал удовлетворение и ревность оттого, что на этой бедной земле получалось то, что ни разу не вышло у него. Его жизнь все равно не была напрасной, и за гибель его бойцов мстили мусульмане православным — странный исторический код, хотя очевидно, что потом они возьмутся за католиков и протестантов, и эту силу не остановит никто, но в конце концов какое ему было дело.

Когда командировка закончилась, он уехал в Амстердам. Он сам не знал, почему выбрал этот город. Может быть потому, что это было самое свободное и доброжелательное место в мире, где было все: и проститутки, и наркотики, и если у тебя были деньги, такая свобода, что большую невозможно представить. Ему нравились большие портовые города — они казались Анхелю образом разноцветного, разноязыкого, грубого мира, где легко затеряться и все равны перед случайностями судьбы. Может быть, он инстинктивно бежал от католического пространства, и оттого страна, где на каждом углу осмеивали папу, грела его сердце. Потом деньги кончились, он заключил другой контракт, теперь его забросили еще дальше, в Турцию, откуда они пробирались горными тропами на север. Там было опаснее, страшнее, злее, однажды его едва не взяли в плен, но и платили там больше. Но прошло еще несколько месяцев, а потом и лет, и он почувствовал, что устал. Люди, с которыми он прошел через две войны, оставались совершенно чужими ему. Такими же чужими, как и их враги. Однажды они предложили ему принять их веру и сказали, что в этом случае его положение будет иным, но он отказался. Он знал, что они победят, старая, измятая, истощенная земля, погибающая от своей зауми и неслыханной расслабленности, будет захвачена маврами, подобно тому, как сами европейцы когда-то захватили американский континент от Аляски до Огненной земли.

Он следил за чеченами, которые били неповоротливую Россию, и когда их спокойный командир захватил русский роддом и беспрепятственно ушел в горы, а потом вынудил русских убраться прочь, Анхель Ленин почувствовал восторг, подобный тому, что испытывал в молодости сам. Таких блистательных и наглых операций проводить даже ему не доводилось. Чечены учли его ошибки, там, где надо, они играли в благородство, где надо, убивали и наводили ужас. Они были гибкими, ловкими и бесстрашными воинами, они поддерживали огонь человеческой истории, не давая ей застыть и окаменеть, пуская у человечества гнилую кровь, без чего история подошла бы к скучному концу. После поражения в Чили и Перу он наконец увидел силу, которой был призван служить, но сладкая, ядовитая стрела христианства… Он не знал, как выдернуть ее из сердца.

Однажды он поехал в Гент. Церковь, которую строили Гекеманс с Юханом ван Супом, была почти закончена; остались только отделочные работы, о скором открытии храма писали в газетах, давал интервью дряхлый старик Юхан, в сотый раз рассказывая про доброго мальчика Питера, который рос послушным сыном и настоящим фламандцем. Анхель Ленин остановил машину на другой стороне улицы. Церковь была не особенно красива — теперь разучились строить красивые храмы, — простая, строгая, без лишних украшений, устремленная вверх, точно вырывающаяся из теснины окружавших ее домов. Чем-то похожая на ту, что была у них в городке. Но поднять на нее руку было так же страшно, как на Рене Гекеманса.

Ему приходилось грабить банки и инкассаторов, похищать музейные ценности, брать в заложники и убивать людей, взрывать самые разные здания от пастуших хижин до телебашен, но Анхель Ленин никогда не уничтожал церквей. Да и вообще никогда не восставал против Бога. Правда, папа Гекеманс сказал бы, что всякое покушение на человеческую жизнь есть покушение на Творца, но это только иезуитская риторика. Анхель Ленин хорошо ведал людскую породу и начинку и знал, как мало в ней от Создателя, и все-таки он предпочитал сохранять нейтралитет в отношениях с небом. Небо жило своей жизнью, земля своей, они никогда не смешивались, но небо многое ему прощало. Он сам не знал, за что, но порою физически ощущал, что небеса снисходительны к нему и только по этой причине он до сих пор жив, хотя все, кто с ним когда-то начинал, ушли отсюда молодыми.

Ему было немножко скучно без них. В преобразившемся мире его никто не понимал. Он полюбил выпивать в одиночестве, рассаживая своих уже ушедших друзей, соратников и соперников за столом, не делая разницы между теми, кого любил больше и кого меньше, кого ненавидел, завидовал и презирал, кто предавал его и кого предавал он сам — смерть уравнивала всех. Они ждали его там, а он оставался их представителем на земле. Он и генерал — лишь двое уцелели от тех времен, и он почувствовал что-то похожее на зависть к этому человеку.

Как-то раз в середине октября он включил телевизор и увидел на экране Пиночета. Дряхлый, больной диктатор прятался от телекамер. Его сменило лицо испанского судьи, демонстрации чилийцев в Лондоне, Мадриде и Брюсселе с плакатами и фотографиями без вести пропавших родственников, среди которых, возможно, были и бойцы Анхеля Ленина. Один подсудимый истории был доставлен, очередь оставалась за другим. А иначе судебный процесс потеряет смысл и не восторжествует справедливость — та самая, которой он пытался служить всю жизнь, как умел, и которая теперь требовала, чтобы он сам предал себя в руки врагов.

На смену жаркому и душному лету, которое иногда обрушивается на Европу и превращает ее аборигенов в гуттаперчевых кукол, так что сразу чувствуется различие между стойкими арабами, турками и задыхающимися европейцами, пришла осень. Он шел по улице и вдруг увидел, как у молодой женщины двое смуглых подростков вырвали сумочку. Дамочка, судя по всему иностранка, кинулась за ними, спотыкаясь на высоких каблуках, но они нырнули в грязный переулок и исчезли. Женщина заплакала. Стояла посреди солнечного пропыленного квартала и ревела, размазывая по щекам слезы.

— Что-нибудь случилось, мадам? — спросил он, мешая насмешливость с сочувствием.

Женщина подняла голову, и Анхель Ленин узнал русскую переводчицу.

— Пойдемте со мной.

В кафе недалеко от ратуши было тихо.

— Сидите здесь. Я скоро вернусь.

В марокканском квартале, который он знал еще по тем временам, когда жил в «Ван-Беле», Анхель зашел в небольшой магазин, торговавший восточными сладостями. Продавец позвал его за перегородку и провел в комнату, где за столом играли в кости несколько человек. Игра прекратилась, появились молчаливые смуглые люди, позвали кого-то еще, и перед Анхелем Лениным развернулась немудреная иерархия квартала, куда предпочитала не заглядывать полиция. Через час у него в руках был красный паспорт с несуществующим гербом. Все остальное марокканцы не вернули, но на это и не приходилось рассчитывать. А паспорт они бы так и так подкинули- деньги Анхель Ленин заплатил за скорость.