И все же руководство КНР отреагировало на выступление Хрущева февраля 1956 г. с настороженностью и осмотрительностью, и его первые шаги к десталинизации были весьма неторопливыми. Речь о культе личности удивила и встревожила китайских лидеров, которые, как и лидеры братских коммунистических партий (да и, впрочем, как и коллеги самого Хрущева), не были предупреждены о содержании доклада заранее. Мао и другие руководители Китая пришли к выводу, что Хрущев перегнул палку и проигнорировал достижения Сталина. Как и окружение Хрущева, они волновались по поводу перспективы утраты после жесткого осуждения Сталина авторитетности социалистического блока и усиления империалистических врагов социализма. Наибольшее раздражение китайской стороны вызвал личностный характер нападок Хрущева, который, с точки зрения Мао, не дал разумного теоретического обоснования для отделения провалов Сталина от его успехов. Лидеры Китая были озабочены тем, как провести линию между недавней историей КНР и эпохой Сталина и как отделить фигуру Мао от фигуры Сталина [Leese 2011: 30–36; Lüthi 2008: 49–50; MacFarquhar 1974: 43–48].

5 апреля 1956 г. в газете «Жэньминь жибао» была опубликована передовая статья «Об историческом опыте диктатуры пролетариата», направленная прежде всего на противодействие очернению Сталина, заслуги которого значительно превосходили его ошибки. При этом в ней отметались критические замечания по поводу формирования Мао своего собственного культа личности. Сам Мао выступил с двумя речами. 25 апреля он рассказал «О десяти важных взаимоотношениях», призвав к «долгосрочному сосуществованию и взаимному надзору» между КПК и небольшими некоммунистическими партиями, которым было разрешено продолжать свою деятельность. Тем самым должен был быть сформирован «единый фронт» всех патриотически настроенных китайцев, в особенности профессионалов и управленцев, составлявших большую часть членов «демократических» партий. Еще более важной оказалась знаменитая речь от 2 мая 1956 г., в ходе которой Мао выступил с лозунгом «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ», сигнализируя о либерализации в сферах культуры и науки, а равно открытости к выдвижению немарксистских идеей для содействия национальному развитию Китая. Конфликты «внутри народа», со слов лидера, не всегда следует считать равносильными конфликтам «между народом и его врагами». Эти речи, вместе с передовицей от 5 апреля, обличали чрезмерно жесткие репрессии, отсутствие коллективного лидерства, превращение легитимных разногласий в политические ошибки или преступления и чрезмерную поспешность в претворении в жизнь экономической политики [Lüthi 2008: 50–53; MacFarquhar 1974: 43–48; 1989: 6–7]. Это был сравнительно умеренный и, для лидеров КНР, сбалансированный подход к десталинизации.

Поначалу, по вполне очевидным причинам, опубликованные речи не спровоцировали открытую дискуссию. У людей еще были свежи в памяти кампания против контрреволюционной клики Ху Фэна и в особенности кампания по ликвидации контрреволюционеров. И все же за выступлениями Мао последовали и символические, и фактические изменения. Лю Шаоци и Пэн Чжэнь обратились к структурам безопасности с призывом арестовывать меньше людей, применять менее жесткие наказания и в целом смягчить используемые методы [MacFarquhar 1974: 78–85]. На VIII съезде КПК в сентябре 1956 г. из партийного устава были исключены упоминания маоизма [Ibid.: 100–102]. Более того, представленный на съезде политический отчет указывал, что социалистическая трансформация промышленности и сельского хозяйства разрешила классовые конфликты на основе прежних способов производства и что теперь основная цель партии заключается в построении базы современной промышленности [Shen 2008: 322–323]. Существенным также стало значительное понижение в должности Кан Шэна, одного из главных инициаторов террористической по сути кампании 1943 г. по упорядочению стиля работы внутри КПК, которая обеспечила Мао на фоне начала культа его личности контроль над партией. Кан был разжалован с должности 6-го члена Политбюро до 5-го кандидата в члены. Тем самым он упал на 23-ю позицию в иерархии национального руководства – на 17 пунктов [MacFarquhar 1974: 148, 165; Organization Department 2000, 9: 36, 40–41]. Съезд КПК четко продемонстрировал, что партия отступает от своих наиболее ярко выраженных сталинистских тенденций [Leese 2011: 38–46].

Разногласия на тему упорядочения стиля

Мао хотел пойти дальше, но столкнулся с сопротивлением. Его прозвучавший в передовице «Об историческом опыте диктатуры пролетариата» 5 апреля призыв к рядовым гражданам выступать с открытой критикой ошибок КПК не был включен в доклад Лю Шаоци на VIII съезде КПК [MacFarquhar 1974: 120–121]. Партийное руководство достигло согласия по поводу необходимости проведения кампании по исправлению стиля работы, однако общей позиции по поводу методов реализации этой кампании не было. Мао выступал за «упорядочивание стиля при открытых дверях», предполагавшее поощрение замечаний со стороны обычных граждан в адрес официальных партийных лиц. Предлагаемая альтернатива – «упорядочивание стиля за закрытыми дверями» – сводилась к взаимной критике членов партии. Справедливости ради, стоит подчеркнуть, что Мао не хотел ограничиться разоблачениями одних партийцев по поводу их неправильного поведения в отношении других партийцев. Он не считал, что этого будет достаточно для того, чтобы преодолеть злоупотребления, которые вызывали негодование в отношении КПК. Мао отстаивал мысль, что люди вне партии также должны иметь возможность высказать свои сомнения, считая, что свободное выражение разочарований населения приведет к большей социально-политической гармонии в обществе. Тем временем оппоненты идеи «открытых дверей» настаивали, что открытая критика партии извне приведет к деморализации партийных кадров и к политической нестабильности [Ibid.: 178–183, 189–199; Shen 2008: 491–501].

По рассказам очевидцев, в этом разногласии Мао и Дэн Сяопину противостояли Лю Шаоци и Пэн Чжэнь. События в Венгрии обострили внутрипартийные противоречия. Некоторые лидеры утверждали, что открытость может обернуться хаосом, в то время как Мао настаивал на том, что подобная политика позволила бы избежать в Венгрии переворота. В конечном счете в споре выиграл Мао [MacFarquhar 1974: 177–178; Shen 2008: 501–522]. Официальная реакция КНР на восстание в Венгрии была выражена в еще одной передовице «Жэньминь жибао» «В продолжение об историческом опыте диктатуры пролетариата», опубликованной 29 декабря 1956 г. Статья опровергала высказанное югославским лидером Тито мнение, что восстание в Венгрии было бунтом против сталинизма и оказалось неизбежным итогом расползания советской системы. Китайцы настаивали на том, что проблема заключалась не в самой системе, а в ошибках руководства, которые приводили к «противоречиям между правительством и народом». Иными словами, события в Венгрии следовало списать на неправильные управленческие практики, но не на советскую систему. Следовало скорректировать поведение тех официальных партийных лиц, которые были склонны к «догматизму, бюрократизации и фракционализму». Призывы к смене системы надлежало воспринимать как ошибочные попытки ревизии идеологии марксизма-ленинизма [Leese 2011: 51–54; Lüthi 2008: 63, 70; MacFarquhar 1989: 9].

Это была изначально ограниченная и консервативная доктрина, которая не предусматривала пересмотра способов организации новых политических и экономических структур Китая. Предполагалось, что проблема была заключена не в самой системе. Соответственно, вопрос о реформах управления и экономики