Настя всегда побаивалась жизнерадостного Тормозова и теперь норовила спрятаться за спину Самоварова. Тормозов с Аликом в обнимку тоже кружил вокруг Самоварова, чтоб донести свой рассказ до каждого слушателя.

— Где для Людки цветов взять? — повествовал инженер далее. — Оглянулся я: кругом один только исторический красный кирпич, а поодаль памятник Ильичу. Неплохой памятник, но теперь его, должно быть, давно на свалку свезли. А тогда стоял себе, и вокруг клумбешка была разбита. Цветы на ней, не знаю, как называются — везде их полно, розовые такие, вонючие. Кинулся я их рвать, а они, сволочи, только с корнем выдираются. Корень длиннющий, мочковатый. Но все равно обнес я клумбешку, даю Людке букет. Она меня к груди прижала: «Спасибо, сынок! Одни наши, байконурские, меня с цветами встречают. От партии-то и правительства ни вершка, ни корешка не дождешься!» Так и не получила ведь никаких высоких наград, бедняга…

— Чего ты, Леша, врешь, — с укоризной сказал Альберт Михайлович. — Молодежь ничего не знает и вправду всякое может подумать. Людмила Зыкина — народная артистка СССР, лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда!

Тормозов обиделся:

— Ты, Алик, меня за дурака держишь, что ли? Я все это и сам знаю. Да только ордена и медали на нашу Люду потом уже, как из ведра, посыпались, после полета!

— Какого еще полета?

— В космос, балда!

Вера Герасимовна давно уже хотела намекнуть мужу, что не надо спорить с Тормозовым. Она дергала Альберта Михайловича заботливой рукой за рукав и шлепала по лопаткам. Но тот уже завелся.

— Нет такого космонавта — Людмилы Зыкиной! — выкрикнул он фальцетом.

Тормозов неожиданно согласился с ним:

— Конечно нет. Не держи меня, Алик, за дурака! Она ведь не под своей фамилией летала. Фамилию ей сменили, фото подретушировали, виски подбрили — не узнать! Даже не скажешь, что женщина. Надели на Людку мундир подполковника — и вперед, к звездам!

— А подполковника как фамилия? — не унимался Альберт Михайлович.

— Это секретная информация, — уел его Тормозов.

Вера Герасимовна страдальчески закатила глаза.

— Вам, кажется, кто-то из окошка кричит, — сказала Настя бывшему инженеру.

Она давно уже заметила фигуру, прыгавшую в окне третьего этажа и размахивающую просунутой в форточку газетой.

Тормозов посмотрел на форточку и разочарованно протянул:

— У, да это Пермиловский!

— А ты думал, Зыкина? — фыркнул Альберт Михайлович.

Желая прекратить перепалку, Вера Герасимовна быстро заговорила:

— Мы как раз Пермиловского сейчас навещали. Он просил, чтоб ему принесли мандаринов — сейчас очень сказывается дефицит витаминов. Но боюсь, мандарины могут вызвать аллергическую реакцию. Лучше зеленый лук или черная редька, хотя…

Обычно она, от природы говорливая, стеснялась общества сумасшедших приятелей мужа и в разговоры с ними не вступала. Но теперь ей хотелось разрядить обстановку.

Тормозов бесцеремонно прервал ее и накинулся на Настю с Самоваровым:

— Вы что, тоже к Пермиловскому собрались? На кой черт? Что вы у него забыли? Сдохнете ведь со скуки, как начнет он рассказывать про устройство Вселенной. Вчера вечером он меня так уморил, что я случайно тут же, в психушке, и заснул. Так всю ночь и продрых!

Альберт Михайлович посмотрел на него с недоверием.

— Хорошо отоспался! — крякнул Тормозов. — У Пермиловского в палате одна койка стоит свободная, я на ней и прикорнул, пока он о Вселенной трепался. Просыпаюсь — что такое? Солнце сияет, из коридора ячневой кашей несет. Утро! Струхнул я, не скрою. Думал, глюки. Я ж только четыре дня как отсюда выписался! Лежу соображаю, а тут слышу — обход. Я лежу, как был, в пиджаке, в ботинках, в этом вот галстуке, что ты, Алик, мне подарил. Только одеялом накрылся. Входит главврач Сачков Вениамин Борисович. Как он меня увидел, так сразу и подпрыгнул. Даже тумбочку набок своротил — хлястиком от халата зацепился. «Какого рожна, — кричит, — здесь делает больной Тормозов, который давно выписан! Почему на нем ботинки и этот безвкусный галстук!»

— Ну, это уж слишком! — возмутился Альберт Михайлович.

— Алик, я за что купил, за то продаю, — развел руками Тормозов. — Виноват я разве, что у докторов со стилем и вкусом туго? Мне-то твой галстук нравится, а вот Сачкову нет. Он сам это сказал, я его за язык не тянул. Хоть Пермиловского спроси — он, свинья, там присутствовал и со своей койки хихикал. Так что отсюда меня только утром вывели. Вот снова иду. Мне-то деваться некуда — Пермиловский без меня загнется. Но вам он зачем? Пошлите его к дьяволу! Тут поблизости есть хорошее местечко, полуподвальчик. Довольно уютно, рыбные блюда, беляши, пивко. Я бы и сам…

Вера Герасимовна потеряла терпение:

— Алексей Ильич, идите вы к Пермиловскому, он вас уже заждался! И нам всем пора. Не будем Колю задерживать, иначе он может не успеть к доктору. Врачи ведь после шести расходятся.

— Да не нужен мне никакой доктор! — буркнул Самоваров.

Веру Герасимовну он не убедил.

— Еще как нужен, — внушительно сказала она. — Не надо нас стесняться. Мы ведь близкие люди, все понимаем…

Тормозов внимательно вслушивался в ее слова и тут же спросил:

— Так вы, Николай Алексеевич, лечь сюда хотите? — И он мотнул вихрастой головой в сторону величественного желтого здания.

Самоваров не успел возразить, как Тормозов уже кричал:

— Не советую! Не вообще не советую, а именно сейчас! Недельки через две, когда теперешних выпишут, можете попробовать. Но сейчас там такая публика подобралась — полный мрак. Алкаши, бомжи, какие-то спятившие барыги. Будете с утра до вечера давиться теориями Пермиловского. А куда вам деваться? Он там на сегодня единственный интеллигентный человек, давнишний ваш приятель, старый шестидесятник. Правда, на порог сюда недавно какого-то нового чудика подкинули, тоже на вид довольно интеллигентного.

— Как это — подкинули на порог? — удивился Самоваров.

— Обыкновенно — как в старину подкидывали младенцев. Его нашли у центрального входа, что заколочен. Под колонной свернулся, бедолага, калачиком и спит. Так что форменный подкидыш! Если б он сам пришел, то двинул бы, конечно, во двор, в приемное отделение.

— Да, согласен: странный какой-то человек, — заметил Альберт Михайлович.

— Чего ты хочешь от психа, Алик? Он был одет в какие-то женские штаны и пододеяльник. Первые сутки храпел, а на вторые давай буянить, на волю рваться. Его, оказывается, невеста где-то ждет. На нем ее штаны, наверное, с кружевной розой на заднице. Жена, он говорит, у него тоже имеется — то ли Аня, то ли Сара. Он сам никак не разберется, которая из двух. А зовут его, кстати, точь-в-точь как вас — Николай Алексеевич.

Тормозов ехидно подмигнул Самоварову и добавил: