— Странно. У вас семнадцатого съемки начинаются. Какой смысл уезжать на три дня?

— Саша, ты не поняла, — с нажимом сказал Рябов. — Я уезжаю насовсем. Все бросаю!

Саша не желала замечать серьезности сообщения.

— Тебя что, из сериала прогнали? — спросила она. — Это не повод для бегства. А институт как же?

— Да никак! — почти закричал Рябов. — Я все бросаю! Все кончено! Меня здесь больше нет! Я уезжаю насовсем и хочу забрать тебя. Ты поедешь со мной?

— Нет.

Она ни секунды не думала. У нее был давно готов этот ответ, давно придуман, давно сидел на кончике языка и выпорхнул легко, без усилий, сам собой.

Нет!

Саша сама почувствовала, что ответила слишком торопливо, искренне и жестоко. От этого она разозлилась и стала оправдываться:

— Что я еще могу тебе сказать? Я ничего не понимаю. Куда ты собрался ехать, зачем? Почему все надо бросить? Что случилось? Почему ты не объяснишь, в чем дело? Я что, неодушевленный предмет, чемодан без ручки, и меня можно забрать или не забрать?

— Саша!

Тошик услышал стук, шорох, скрип сдвинутого стола и грохот упавшего стула. Саша прошипела:

— Только попробуй подойди! Думаешь, я растаю, раскисну? Я Тошку сейчас позову!

Тошка сел на диване. Он давно уже перестал думать о придурке с картиной, о Римме Сергеевне и даже о Катерине. Он представлял себе несчастную, в розовых пятнах физиономию Саши Рябова. Он отлично понимал, что там, в комнате, происходит. Рябов, конечно, только что хотел обнять Сашку, а вот она его — нет. Никуда она с ним не поедет! И не пойдет. Даже до ближайшей трамвайной остановки не пойдет. Что делать — все женщины коварны.

— Я не могу тебе сказать, почему мне надо уехать, — снова забубнил Рябов своим бодибилдинговым голосом, который так и не стал актерским. — Может, потом объясню… Я в такую переделку попал! Саша, поверь, я просто не могу тебе ничего сказать!

— И не надо, раз не можешь.

— Саша!

Рябов почти плакал. Тошик знал, что сестре Саше сейчас его очень жалко. Но она не любит, когда врут и скрытничают. А Рябов темнит вовсю!

— Саша! Саша! — уныло повторял Рябов. — Не говорю ничего — значит, нельзя. Надо мне уехать, понимаешь? Я и так слишком долго тянул. Сколько мог, тянул. Раньше еще надо было… Но я тянул! Из-за тебя!

— «Из-за тебя!» «Так надо!» — передразнила его Саша. — Это, наверное, сцена из вашего сериала? Глупейший текст Леши Кайка? Нет, в жизни так не бывает. В жизни друзьям правду говорят, а не голову морочат. В жизни все настоящее!

Хлопнула входная дверь. Рябов ушел.

Саша ворвалась в комнату брата:

— Ты слыхал?

— Слыхал.

— И что ты обо всем этом думаешь?

— Что Саня влип в какую-то историю. Козе понятно.

Две пары похожих черных глаз вопросительно уставились друг на друга.

— Может, козе и понятно, но не мне, — сказала наконец Саша. — Куда это он влип? Ничего толком не сказал, только мычал. Почему он уезжает? Тут что-то нехорошее. Думаю, это с Карасевичем связано.

— С чего ты взяла?

— Они ругались, ругались, а потом ваш Федя сразу пропал.

Когда Саша рассказала, как поссорились Саша Рябов с Карасевичем, Тошик даже присвистнул:

— Ничего себе! Выглядит паршиво. Хотя я не верю, что это Санька Федю урыл. Зато вы с мамой, оказывается, все Самоварову разболтали! Со мной даже не посоветовались. А Самоваров мог, в свою очередь, майору на Сашку накапать. Майор прилип к Сашке, вот Сашка теперь и бесится.

— Ты думаешь, это майор его достает?

— Конечно. Кто ж еще? А Сашка не виноват ни в чем. Там банда, мафия! Нашего покойника — того, что на Федином диване лежал, — опознали наконец. То есть как его фамилия, до сих пор никто не знает, но выяснилось, что на съемках он у нас бывал. Помнишь, я рассказывал: какой-то тип два раза в кадр попал — в агентстве у Кутузовой и в мебельном магазине.

— Так это он, покойник? Что же ему надо было?

Тошик пожал плечами:

— А черт его знает! Тут явно какая-то банда замешана, а Санька ни при чем. Он просто туповат, вот и струхнул.

— Теперь он уедет, и вам придется переписывать сценарий, — ехидно заметила Саша.

— Точно! Ведь семнадцатого уже съемки! — ужаснулся Тошик. — Даже Лику для такого дела из психушки выпустили. Слушай, надо срочно вернуть Саньку! Сашка, ты одна этого дурака остановить можешь!

— Каким образом?

— Сама знаешь!

Тошка пришел в ужас от мысли, что над его любимым сериалом снова нависла нежданная угроза.

— Быстро поехали в общежитие! — закричал он. — Санька, может, там еще! Ты его попросишь…

— О чем? И с какой стати? Хочет ехать — пусть едет. Он взрослый человек и сам решает, что делать.

— А сериал? — взвыл Тошка. — Саша! Как ты можешь из-за своего каприза подводить всю нашу группу! И зрителей. Ты знаешь, какие письма мы получаем? Вот, например, у одной старушки нашли что-то в кишечнике. Все врачи говорят, она уже давно бы померла, если б не хотела узнать, что будет дальше с Ликой и кому достанутся деньги Островского. Ты что, уморить эту старушку хочешь?

— Вот хватай свою старушку и гони с ней к Рябову. На пару умоляйте его остаться. А я никуда не пойду, — отрезала Саша.

— Ты стервоза! Как все женщины! Вы все стервозы!

Этого Саша стерпеть уже не могла. Она схватила ковровую диванную подушку, очень тяжелую и колючую, и принялась лупить ею по Тошиковой кудрявой голове и по его злому румяному лицу.

— Что ты понимаешь в женщинах, букашка! — приговаривала она, уворачиваясь от брата, который норовил отнять подушку. — Ты малолетний дурак! Ты ничего в жизни не видел, кроме своей режиссерши! Которая уморила собственного мужа!

— Не-е-ет! — заорал Тошик. — Она не морила! Он сам пропал! А ты зато Рябова динамила! Ни минуты не любила! А теперь бросила! Ты еще хуже!

— Кого я хуже?

— Ее! Катерины! Катерины!

— А она кого бросила? Она тебя бросила? Вот гадина! Когда? — кричала разъярившаяся Саша.

— У нее тромбонист какой-то есть! И доцент из Автотранса!

— Какая гадина! Гадина, гадина!

Саша последний раз, уже по инерции, замахнулась подушкой и стукнула по Тошкиной спине, согбенной несправедливостью мира и несчастной любовью. Тошик больше не защищался.

Саше стало очень жалко брата. Неопределенное, но безграничное отчаяние в одну минуту их помирило. Сейчас они стали еще больше походить друг на друга — оба растрепанные, подавленные, с хлюпающими носами. Сашин нос разбух от внезапных слез, а Тошиков — от удара подушкой.