Я продолжаю листать, но твои конспекты становятся все короче. На место конспектам приходят заметки о Флоренс. Твой стиль меняется. Почерк становится более свободным. Но тебе на это наплевать. Грязи в работах все больше и больше. Твои оценки падают: четыре, три, три, два, не закончено, не по теме. На полях ты рисуешь девочек, в чьих волосах цветы с сердечками. Ты рисуешь облако для диалога и внутри пишешь «ПОМОГИ» декадентским, замысловатым шрифтом. Ты вырываешь полоски бумаги, похожие на порезы на запястьях, и, сильно нажимая на ручку, закрашиваешь образовавшиеся дыры.

Для тебя нет места. Для меня нет места. Если ты женщина, тебе негде выразить свои чувства.

Ненавижу быть девочкой.

Я вспоминаю, что тебя попросили уйти из школы. Ты наверняка слишком выделялась в такой маленькой школе, как школа в Хеппи-Кэмпе. Твое мировоззрение могло казаться заразительным. Я помню, как вела себя Тасия: словно ты была хворью, которую нужно было искоренить.

Флоренс мертва, и никого это не волнует.

Я лежу без сна в твоей постели и думаю твои мысли, пока не всходит солнце. Я чувствую запах бекона и яичницы, вспоминаю, что на твоей двери нет замка, и быстро одеваюсь.

Я завтракаю с твоими родителями, а затем приступаю к работе. Я кормлю лошадей и объезжаю их. Я возвращаюсь пораньше, чтобы попытаться прокрасться к компьютеру, но твоя мать уже там, словно поджидает. Она приготовила мне обед – бутерброд, который и по вкусу и по цвету отстой. Она и твой отец держат меня в заложницах, рассказывают мне невероятные истории о несчастных случаях при вырубке леса, об экспедициях по охоте на снежного человека, словно я гостья, которой они рекламируют свою семейную идиллию в дикой природе. Я спрашиваю, где Джед, и твой отец говорит мне, что он чинит раковину в одном из верхних домиков.

После обеда я иду туда, чтобы вымыть окна. У меня еще осталась неоконченная работа внизу, но мне все равно: я хочу поговорить с Джедом. Мне нужно обсудить с ним события прошлой ночи.

Я нахожу его лежащим на полу ванной комнаты в самом дальнем домике. На нем желтые резиновые перчатки, а вокруг него разбросаны засаленные инструменты.

– Что ты здесь делаешь? – Он поднимает руку, чтобы убрать с лица волосы, но вспоминает про перчатки. Вместо этого он тянется к черной бутылке и жадно отпивает, так что у меня не остается никаких сомнений касательно ее содержимого.

– Что это было вчера вечером?

– Ась?

Глаза у него красные, щеки розовые. Я вспоминаю, что мы переспали, и меня обуревает чувство стыда. Он всегда выглядел таким пьяным? Я чувствую сожаление, которое испытываю всегда, как пересплю с мужчиной. Как будто, даже несмотря на то что я сама этого хотела, меня все равно обманули каким-то образом и все произошедшее было лишь следствием того, что он мужчина.

– Ты сказал, что сделал что-то плохое. А потом что-то о Рэйчел, – напоминаю я ему.

Он снимает перчатки, откидывает волосы назад, обнажив тем самым темный пурпурный фингал под глазом.

– Что случилось с твоим лицом?

Он проводит рукой по щеке, дотрагивается до чувствительного места и передергивается:

– Что ж, товарищ полицейский, я такого не припоминаю.

Он сидит на полу в ванной, пьяный в хлам посреди дня, и при этом умудряется сохранить флер непринужденности. От него пахнет виски и мужчиной. Думаю, если бы мы поменялись местами, если бы я была в зюзю среди бела дня, то выглядела бы отвратительно. Когда я высказываю законные опасения, люди считают меня сумасшедшей. Когда я одна, люди думают, что со мной что-то не так. Джед неуклюже развалился на полу – и все равно выглядит сексуально. Я все еще чувствую, что это мне нужно произвести впечатление на него.

Он улыбается, как будто вспоминает то, что я хотела бы забыть:

– Думаю, я был немного пьяный вчера вечером.

– Ты и сейчас выглядишь довольно пьяным.

Он хмурится; алкоголь делает его реакцию резкой и детской.

– Кто-то ворвался в мой дом. Кто-то, твою мать, шарился по вещам моей жены. У меня был повод расстроиться.

– Ты делаешь хуже только себе.

Он снова хмурится, его глаза пытаются сфокусироваться на мне. Он улавливает общее настроение.

– Это ты была в моем доме.

Мне становится трудно дышать. Я могла бы солгать, но знаю, что должна была рассказать ему давным-давно:

– Я искала тебя.

Он хлопает себя по ноге:

– Почему ты просто не сказала мне?

– Потому что я… Ты наводил порядок в моем доме. Мне было неудобно.

Он улыбается, как будто гордится тем, что оказался прав насчет меня.

– Ты искала не меня. – Он опускает подбородок. – Ты искала улики. Ты ничего не можешь с собой поделать. – Он постукивает по крышке бутылки, раздумывая, не выпить ли еще. – Не можешь не подозревать всех вокруг. – Он откручивает крышку. – Я тебе кое-что скажу, дорогуша. Ты, наверное, хороший человек. Но ты хорошая потому, что считаешь себя плохой, и однажды это тебя настигнет.

Я приседаю, сажусь на пол рядом с ним.

– Что ты собирался сказать о Рэйчел?

Он смотрит мне в глаза несколько мгновений, и я вижу разочарование, вижу, что он хотел от меня чего-то другого.

– Рэйчел, Рэйчел, Рэйчел, – говорит он, и я думаю, что он тебе завидует. Он качает головой, отодвигается и облокачивается на стену. – Ой, да какая разница, что я тебе скажу? Ты опять все вывернешь наизнанку.

Он откручивает крышку и делает еще один глоток.

В тот вечер я ужинаю с твоими родителями. Когда ужин подходит к концу, твой отец издает чмокающий звук и начинает ковыряться в зубах.

– Джед явно вот-вот сломается, – произносит он.

В его словах чувствуется угроза, которая сродни потемневшему небу за окном.

– Я говорила, что от него не стоило ждать ничего хорошего, – отзывается твоя мать и встает, чтобы убрать тарелки.

– Некоторые люди не выдерживают жизни в этих краях. У них срывает кукуху, – говорит он своим идиотским голосом. – Их настигает кабинная лихорадка. Однажды у нас жила гостья, помнишь, Эдди? Она тоже выпивала, в ее домике был телефон, и как-то ночью она позвонила нам и сказала, что кто-то пытается забраться к ней в дом. Помнишь, Эдди?

– О да! – Эдди улыбается. – Ты спросил, может ли она описать взломщика, и она ответила: «Да, разумеется. Это Билл Клинтон».

Он хлопает себя по колену.

– В балетной пачке!

– Ну мы пошли туда, вооружившись…

– И нашли на столе пустую бутылку виски и оч-ч-чень интересные таблетки.

– Мы сказали ей: «Мы не хотели бы вас обидеть, но…»