лицу, Прасковья Ивановна продолжала:

— Рядом с нами живет Нинка, родственница Волосниковых. Мы редко с ней разговаривали — не о чем! А тут как-то подходит она ко мне, такая гордая и веселая. Говорит: «Услышал бог молитвы — Петеньку-то моего освободили!» Письмо в руках держит. «Авось, скоро приедет. Теперь стали нашим свободу давать. Вместе с Шайтановым отпустили. Сколько мук перенесли они, страдальцы! Ну, да теперь все обошлось».

И ушла. Как назвала имя этого убийцы деток моих, помутилось у меня в глазах…

Так кого же освобождаете, я спрашиваю вас? Не на волю его надобно, а в могилу! Пусть ответит за кровь и страдания людские!

…Следствие чекистов по следам Черного Гусара продолжалось. В Омск, Петроград, Москву, Владивосток из Акмолинска ушли фотографии Шайтанова. Получили их и екатеринбургские чекисты.

16. ПОДОЗРЕНИЯ

Появление среди молодых чекистов Виталия Тарчевского, веселого и жизнерадостного балагура и шутника, даже в самую деловую напряженную атмосферу вносило оживление. Товарищи называли Виталия человеком, обладающим счастливым характером, способным в любой, порой совершенно неподходящей, казалось, обстановке, не только пустить в ход остроумную шутку, вспомнить меткую пословицу, но и передать окружающим часть своей неиссякаемой энергии, бодрости и веселья.

В начале совместной работы требовательный, всегда сосредоточенный Монин в этой черте характера Тарчевского усматривал опасное легкомыслие, но с течением времени изменил свою точку зрения, убедившись, что веселый нрав Виталия вовсе не признак несерьезности, а счастливый дар судьбы, нисколько не мешавший ему быть вдумчивым, предусмотрительным и дальновидным.

Увидев Георгия, задумчиво склонившегося над кипой протоколов, заявлений, писем, Виталий, ценивший его за служебное рвение, выдержку и вдумчивый подход к расследованию шайтановского дела, но подтрунивавший над его, как он говорил в шутку, «сухой официальностью, не подмоченной ничем», с порога крикнул:

— Здорово, старина! Предвижу вопрос: «Что нового?» Спрос на новое сейчас так велик, а предложения весьма скромны. Во-первых, в пути Федор Рекин. По всесоюзному розыску задержан в Казани, затесался там в какое-то учреждение. Скоро будет здесь. Во-вторых, об Иване Ярове. Я допрашивал его. Из Мариинки он действительно во время восстания выезжал в Атбасар…

— При выезде на тракт партизанские пикеты никого не выпускали. Как же ему удалось выбраться из села? «Свои» пропустили? — спросил Монин.

— Ты говоришь «свои», подозревая Ярова в измене. Полагаешь, что у него были сообщники, которые помогли бежать из Мариинки в Атбасар, где он выдал карателям количество бойцов крестьянской армии, ее вооружение, оснащение, план действий… Ведь так?

— Да, я в этом не сомневаюсь.

— А я в его предательство не верю, — запальчиво сказал Тарчевский. — В Атбасар, как и другие, он пробрался с единственной целью — просить воинское начальство не трогать его дом, семью…

— За очень дорогую плату, — вставил Монин, на что Тарчевский резко ответил:

— Как ты можешь, не располагая фактами, подозревать?

— Разве это не факт — в час восстания удрал в стан врага, видите ли, с наивной целью — просить о милосердии! Если вы склонны верить этой выдумке, — обратился на «вы» Монин, что было явным признаком раздражения, и разговор принимал строго официальный характер, — то одно это может вызвать сомнения, сможете ли вы оправдать оказанное вам доверие…

Виталий готов был ответить дерзостью, — он не мог не усмотреть в этом намек на свое происхождение. Не раз доказавший делом свою преданность Советской власти, он очень болезненно реагировал на малейшее проявление сомнения в его искренности и даже был склонен видеть какие-то намеки, которых в действительности и не было.

Так было и на этот раз. Виталий не пропустил мимо ушей незаслуженный упрек Монина («сухарь ты неисправимый», подумал он), но взял себя в руки, спокойно продолжал:

— Через пикеты Яров пробрался на бричке с бочкой. Когда его окликнули, ответил, что едет за водой на Балдырган, а когда удалился от окопов и скрылся за возвышенностью, начал нахлестывать коня и помчался к Атбасару. Партизанам не до погони: они готовились к бою с карателями.

— Так о чем все это говорит? — нетерпеливо спросил Монин, глядя на улыбающегося Тарчевского, весь вид которого говорил, что ему много известно, но не все сразу он собирается высказать.

— О человеческой наивности, но не о гнусном предательстве, мысль о котором не дает тебе покоя.

— Опять загадки! — рассердился Георгий, и посмотрел на своего коллегу выразительным взглядом, в котором тот без труда прочел: «Или выкладывай все, что знаешь, или проваливай отсюда!»

— Никаких загадок, — парировал Тарчевский. — Посуди, нам не пришлось искать Ярова, он сам пришел.

— Где он? — вырвалось у Монина.

— Я его допросил и…

— Ты арестовал его?

— Нет, я хочу, чтобы ты встретился с ним, как со свободным гражданином. Он все тебе честно расскажет, если ты не предвзято отнесешься к его словам.

…В кабинет вошел среднего роста человек лет сорока, с достоинством поздоровался, по-хозяйски огляделся по сторонам и полез в карман за кисетом. Лицо его, заросшее рыжей щетиной, выражало любопытство и благодушие, хитроватые глаза лукаво смотрели на пальцы, скручивающие козью ножку.

Монин с нескрываемым интересом разглядывал мужичка в стоптанных валенках, а когда тот неловким движением сбил малахай и одним его ухом полуприкрыл лицо, чекист рассмеялся, чем очень смутил Ярова. В растерянности тот искал что-то в карманах, и, не найдя что нужно, безнадежно махнул рукой. Опустился на табурет и тут только посмотрел на Монина:

— Спрашивайте, — тихо сказал он, снимая шапку.

— Прикуривайте, — зажег Монин спичку, и козья ножка задымила терпким табаком.

— Благодарствую, а кресало я, видать, где-то оставил…

Не совсем обычное поведение Ярова, его самоуверенный, независимый вид, то и дело сменявшийся наивной растерянностью, показались Монину неуклюжей маскировкой неискушенного простачка, и его подозрения еще более укрепились.

— Вы мариинский? — спросил Монин.

— Оттуда буду.

— Отвечайте точнее: да или нет?

— Нет, родом я…

— Вы сейчас живете в Мариинке?

— В ней самой…

— А во время восстания жили в Мариинке?

— Скажете тоже, жил! Детей семеро по лавкам, отец с матерью мои со мной, да мать моей жены с сестрой и ее мужем и с детьми тоже, да старший сын с невесткой, да еще мать невестки и опять же со своей матерью, а у той…

— Постойте, — нетерпеливо перебил его Монин, но словоохотливый мужичок сыпал слова, как овес из мешка. Он торопливо перечислял, кто жил вместе с ним под одной крышей, сколько требовалось на каждого едока хлеба. Разгорячившись, сорвал малахай, ударил им об пол и, успокаиваясь, заключил:

— Тридцать душ собралось под одной крышей, епишкин городовой… А сватья такая горластая, что одна за пятерых нашумит. Разве это жизнь? Каторга! На прокорм всей оравы сколько