— Лестницу! — велел Дженнак.

В молчании они спустились вниз, перебрались через ров и встали, поджидая небольшую группу спешившихся тасситов. Их также было четверо: вождь в уборе из белых перьев и длинном, расшитом серебряной нитью плаще, еще два воина в украшенных бисером накидках — возможно, сахемы отанчей или кодаутов, и охранник, широкоплечий массивный мужчина с секирой в руках. Когда до одиссар-цев осталось тридцать локтей, сахемы и страж замедлили шаги, потом сели на землю, скрестив ноги; вождь выступил вперед. Плащ его распахнулся, и Дженнак увидел два кривых клинка атлийской работы, висевших у пояса. Зрачки предводителя тасситов напоминали льды горных вершин — такие же холодные, прозрачно-зеленоватые, слегка поблескивающие на солнце. Резкие складки у рта, твердый подбородок и сурово сведенные брови говорили о том, что привычка повелевать родилась на свет раньше этого человека.

Потомки Одисса и Мейтассы глядели друг на друга, стиснув пальцы на рукоятях клинков; степной ветер трепал белые перья над их головами, сверкали пластины доспехов, искрилось серебром оплечье плаща, мечи казались продолжениями рук. Наконец тассит принял позу внимания, предписанную киншу, и, почти не разжимая губ, бросил:

— Я — Оротана, родич Коконаты. Ты кто?

Он говорил на майясском, священном языке Юкаты, коим владели жрецы и светлорожденные всех Велики Очагов, а также многие другие люди — и воины, и глашатаи, и лазутчики, и купцы. Последние, правда, предпочитали кейтаб, универсальное наречие странствующих и торгующих. Но сейчас речь шла о делах жизни и смерти, так что язык кейтабцев, который Дженнак знал в совершенстве, был бы неуместен и оскорбителен.

Выпрямившись и тоже приняв позу внимания, он произнес:

— Да пребудет с тобой милость Шестерых, родич. Я — Дженнак, наследник Одиссара.

На лице вождя мгновенной тенью промелькнуло изумление; пожалуй, наследник одиссарского Удела являлся последним человеком, которого он ожидал встретить у стен крохотной пограничной крепости. В следущий миг черты Оротаны вновь застыли в каменной неподвижности.

— И к тебе пусть будут милостивы Кино Раа, — сказал он, соблюдая освященный веками ритуал. Затем, помолчав, добавил: — Я не слышал о тебе, родич.

— Еще услышишь, если останешься жив, — пообещал Дженнак, меняя позу; теперь она означала вызов.

В глазах Оротаны мелькнула угроза.

— И чего же ты хочешь, молодой наком? Скрестить клинки со мною?

— Да! Мы будем биться сейчас и здесь, как подобает светлорожденным, твои же люди и мои будут свидетелями. Ты не можешь отказаться от поединка, не уронив своей сетанны!

— Я не откажусь, — Оротана оглядел Дженнака, и его зеленые зрачки насмешливо блеснули. — Но на тебе слишком много железа, кожи и кости, младший родич. К чему бы?

— Среди гремучих змей не ходят босиком, — ответил Дженнак. — Однако с тобой я готов сразиться без доспеха.

— Думаешь, если я погибну, мои всадники уйдут? — Оротана хищно ощерил зубы. — Не рассчитывай! Не будет ни того, ни другого! Но если ты заберешь свой вызов, я тебя отпущу. Только тебя, потомка Одисса, которого мы чтим не меньше остальных богов. Нехорошо, если ты умрешь от стрелы или топора простого воина… плохой пример для людей из всех Великих Уделов… А потому иди, младший родич! Иди, спасайся! А не уйдешь, собирай черные перья!

Дженнак обнажил клинки и воткнул их в землю, словно обозначив одиссарский рубеж.

— Мы будем биться. Хайя! Ясказал!

— Эта развалина не выдержит второго штурма, — Оротана, будто бы не обращая внимания на вызов, протянул руку к насыпи.

— Не выдержит. Но ты положишь там не одну тысячу своих воинов.

— Я могу подождать. У вас мало воды, и через пять-шесть дней твои стрелки будут драться за каплю утренней росы. И помощь к тебе не придет. Одиссар далеко, а все ваши крепости на границе сейчас бьются с моими воинами.

Это было правдой. Джиллор не сообщал о своем продвижении по барабанной связи, но из крепостей, оборонявших проходы в горах Чультун, вести доходили. Все они сражались с тасситами, хотя подступившие к ним отряды не могли идти в сравнение с воинством Оротаны. Главный удар тасситских орд был нацелен на Фирату, самое западное укрепление.

«Он начал пугать, — подумал Дженнак, уставившись на тени от своих клинков. Они протянулись в сторону вождя тасситов, словно два остроконечных рога, готовых проткнуть его насквозь. — Я предложил поединок, а он начал пугать… Он хочет выиграть жизни своих воинов и свою, а я — время… Что ж, поторгуемся!»

Его глаза скользнули по лицу Оротаны, руки потянулись к мечам.

— Так ты готов сражаться, родич? Сегодня День Сокола, вполне подходящий для поединков и для того, чтобы один из нас отправился в Великую Пустоту. Разве не так?

— На мой взгляд, День Керравао или День Пчелы ничем не хуже, — промолвил тасситский вождь, задумчиво обозревая вал Фираты.

Сердце Дженнака дрогнуло от радости; он вдруг сообразил, что никакой торговли не предвидится. По лицу Оротаны не скажешь, сколько десятилетий топчет он землю, но тассит вроде бы не собирался рисковать своими непрожитыми годами в схватке с молодым и сильным противником. И если уж поединок неизбежен, он хотел биться на своих условиях. Но на каких? И когда? В День Керравао? Или в День Пчелы?

— Время, время! — подумал Дженнак. Время означало спасение, и только что Оротана намекнул, что может подарить ему три дня… или даже четыре, если они скрестят оружие в День Пчелы… Стоило ли надеяться на большее?

Он гордо приосанился и выдавил надменную улыбку.

— К чему ждать, старший родич? Мы здесь, и наши мечи с нами… Или ты надеешься, что через пару дней я умру от жажды?

Вождь тасситов небрежно повел плечами:

— Если хочешь, я пришлю тебе бурдюк с водой или десять бурдюков, чтобы ты не потерял ни силы, ни храбрости. Однако, потомок Одисса, ты вызвал меня, и по обычаю я имею право выбрать место и время встречи. Так вот: мы не будем драться сейчас и здесь, но скоро я приду к тебе, в твою крепость, вместе со своими воинами. Теперь они видели тебя, и никто из них не поднимет руки на светлорожденного, никто не пустит в тебя стрелу, не метнет дротик. Но мои люди убьют твоих людей, а потом приду я и убью тебя. Жди!

Оротана запахнул плащ, повернулся и зашагал к скакунам; оба его сахема и телохранитель спешили следом. Голова вождя в уборе из белых перьев была гордо поднята, словно он уже водрузил на фиратском холме шесты с бычьими хвостами. Дженнак посмотрел ему вслед и усмехнулся.

— Отважный вождь хочет биться со мной, когда я буду удручен поражением, — сказал он своим санратам. — Когда вы и все остальные в Фирате умрут и его только воинам выпадет честь полюбоваться нашим поединком. Ясно?

— Недаром говорится: вороват, как кейтабец, хитер, как тассит, — с энтузиазмом заметил Квамма. — Но на этот раз он перехитрил сам себя! Он мог ударить завтра, но теперь будет готовиться тщательней и дольше… Ты выиграл время, милостивый господин! — Глаза санрата сияли надеждой.