– Как обычно, Лев Георгиевич? – распевно спросила она и стрельнула прилипчивыми глазами еще откровеннее и зазывней. – На двоих?

Ващенков утвердительно кивнул, и, уходя, барменша проехала бедром по его предплечью.

И десяти минут не прошло, как на столике появились две чашки кофе, 200 граммов коньяка в графинчике и пол-лимона, нарезанного кружочками и поданного на чайном блюдце.

«Это еще что?» – спросил я глазами у Ващенкова.

– Какой кофе без коньяка?! – перехватив мой взгляд, резонно пояснила барменша.

«Ах ты вальяжная ступа!» – отблагодарил я ответным взглядом наглую бабу. Но возражать против коньяка не стал: по пути в кафе я немного пришел в себя, и какие-то 200 граммов на двоих, подумалось мне, не стоили пустых споров и пререканий.

– Ну, приступим, – не заставил себя долго ждать Ващенков и разлил по бокалам первую порцию коньяка. – Давай выпьем… давай выпьем… Женя, а у тебя есть любимая женщина?..

Явился я домой глубокой ночью и, загоняя «семерку» во двор, тюкнул бампером угол недостроенного гаража.

Затем не помня как я оказался в постели, но под утро меня стошнило, и какое-то время я просидел в туалете, обессиленно свесив голову и обнимая унитаз. Благо день был воскресный, и мне не пришлось придумывать повод, чтобы не ехать на работу.

И снова я спал, а когда немного оклемался, в спальню вошла Даша и молча положила на постель мою рубаху, на воротнике которой виднелся след женской помады, ярко-алый, неизвестно откуда взявшийся, отвратительный, подлый след. Я напряг память, но никаких баб, кроме липучей барменши, не мог припомнить. Неужели она? Но зачем и как?..

Потеряв дар речи, я повинно и умоляюще глядел на Дашу, а в памяти понемногу всплывала миновавшая ночь: коньяк и еще коньяк; какие-то люди в погонах – кажется, командир мотострелкового полка Дынин и его начштаба – все приятели или знакомые всеядного Ващенкова; полные стаканы, грубые лица, пустые разговоры… И снова эта баба, плотоядные ухмылки, широкие бедра, притискивающиеся груди, когда наклонялась и едва не ложилась мне на плечи, подавая какие-то закуски и убирая со стола грязную посуду…

Черт бы ее подрал! Черт бы их всех подрал: бабу, военных, Ващенкова! Особенно Ващенкова!

А еще ехали куда-то, в какой-то привокзальный ресторан – по главной улице, с ревом двигателей, писком протекторов, скрежетом тормозов. Но по пути Левушке Ващенкову для чего-то понадобилось пересесть в войсковой уазик, я воспользовался нежданной удачей и незаметно отстал…

И вот теперь Даша…

А что Даша? Чистая и непорочная Дева Мария? Что она хочет от меня с этой рубашкой? Ну да, ну помада – и что из этого следует? Если захочу, и у меня будет любимая женщина, не одному Ващенкову счастье! Уже и выпить человеку нельзя… Я ведь не затем, чтобы… а потому, потому!..

– Ну? – спросил я, едва разлепляя губы и борясь с подступившей ко рту горечью. – Чего тебе?

– Что с тобой, Женя? Что творишь? Опять разбил машину?

– Что значит разбил? Целехонька! Фару только кокнул… А так…

– Ты мне обещал не садиться за руль пьяным. Ты обещал…

– Вот только не надо вот этого скорбного лица, этой твоей морали! – внезапно взорвался я и с необъяснимой злобой стал чеканить слово за словом – чтобы только не глядела на меня так пронзительно и скорбно. – Что делаю не так? Не хожу по б…м, не беру взятки, много чего еще не делаю, а тебе все не по нутру! Я, может, только жить начинаю… Я, может, вообще раньше не жил, а теперь… Все у нас будет по-человечески, вот увидишь… Только не надо вот этих кислых взглядов!.. Тошнит уже от тебя!..

Губы у Даши затряслись, глаза наполнились слезами.

– Хочешь уйти? Уходи, не держу, – произнесла она, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. – Или мне уйти? Дом, сад – все твое, живи… Я сейчас, я только соберу вещи…

Но я не дал ей выйти из комнаты: вскочив на ноги, обнял, встряхнул, отыскал губы и стал покаянно целовать, затем подхватил на руки и с силой прижал к груди, так что она пискнула и несильно оттолкнула меня ладонями.

– Ну прости, прости! Дашка, Дашуля!..

Еще раз она меня оттолкнула, потом обмякла, поддалась и, уже ответно обнимая, сказала:

– Женя, послушай меня, вспомни Соколец. Ты не машину тогда разбил – сам разбился. Это не с машиной – с тобой случилась авария. Но Бог зачем-то тебя помиловал, дал тебе шанс. А ты ничего не понял! Как же так, Женя? Как же так?

Утром, едва я переступил порог своего служебного кабинета, раздался телефонный звонок, и секретарша прокурора области Горецкого бесстрастно сообщила:

– К вам выехал Александр Степанович.

Нельзя сказать, что приезд Горецкого стал для меня неожиданностью: вот уже полгода, как он сменил на этой должности Богдана Васильевича Мартынчука, за это время объездил практически все районные и городские прокуратуры и только в Приозерск по какой-то причине не добрался. Но вот и мой черед наконец настал. Дело в том, что такие визиты для половины прокуроров закончились плачевно: под тем или иным предлогом они были уволены, а в освободившиеся кресла уселись молодые да рьяные – Александр Степанович расставлял на местах свои кадры.

Ничего странного в этом не было: еще недавно устойчивое и спокойное течение жизни на глазах ускорялось. Досрочно ушел с поста один президент, усиленно готовился к переизбранию на второй срок другой. В парламенте не прекращались свары и скандалы. За семь лет независимости сменилось шесть генеральных прокуроров. Один из них при назначении меня прокурором района невесело напутствовал собравшихся в зале:

– Тяжело стало работать. Невыносимо! Власти норовят подмять под себя прокурора: законодательная, исполнительная, судебная. Но вы местным князькам не кланяйтесь, много чести. У нас с вами должна быть одна власть – закон!

А спустя полгода с трибуны парламента он отбивался от наседавших депутатов:

– Что вы меня пытаете? Чего хотите? Анархии? Не будет этого! Пока я генеральный прокурор, произвола и безнаказанности в стране не допущу!

Не помогло, и его досрочно сбросили с олимпа.

Что уж тут говорить о руководителях на местах?! Ветер перемен здесь, в городах и районах, сметал всех подряд. В начале года голову Приозерской администрации Цезаря Сигизмундовича Цибульского, человека упрямого, вздорного, но – старой закалки, сменил ревностный служака из новых, некто Репкин. Вместо депутата Самсоновой вылез, как черт из табакерки, Ковалик Илья Ильич, неожиданно выигравший выборы в мажоритарном округе, – по слухам, близкий к окружению президента человек.

И вот теперь, судя по всему, настал мой черед.

Я никогда не отличался особой храбростью, но и трусом не был. Зато в критические минуты жизни проявлялась черта характера, до поры скрытая во мне: я деревенел, отстранялся от всего, что происходило вовне, дышал ровно, смотрел здраво, говорил и поступал хотя и спонтанно, но, судя по внешнему виду, спокойно и обдуманно. И теперь, впав на мгновение в легкий ступор, я уже через минуту-другую вызвал сотрудников в кабинет и поведал едва ли не гоголевской фразой: «К нам едет…»