Вбежав в дом, он плотно прикрыл за собой дверь и тут же бросился к маковому мешку. «Слава богу, на месте!» — с радостным чувством выкрикнул господин Парфенчиков, начиная в панике запихивая в рот вожделенный продукт. После трех ложек он успокоился. И не втихомолку хихикнул, а засмеялся в голос. Честно говоря, тогда он не понял, где повод для восторга, — то ли порадовался кукнару, то ли показалось, что он кого-то перехитрил, — впрочем, непонятно, кого именно и в чем. То ли какой-то фрагмент мысли молниеносно пролетел в голове, и он его не успел запомнить, но реакция подсознания выразилась в смехе. Возникло знакомое сладостное ощущение и с каждой минутой оно росло. Петр Петрович окончательно ожил, взбодрился. Беспрерывное упоение маком, сознание того, что более эффективного способа добиться подобного состояния человечество еще не обнаружило, всякий раз убеждало в правильности его выбора жизненной линии.

Он прошелся по кухне, заглянул в спальню и увидел Помешкина, лежащего на кровати в глубоком маковом сне. Григорий Семенович был ужасно бледен, посапывал и едва слышно стонал. Поставить диагноз было нетрудно: гость отошел от передозировки и погрузился в опийные грезы. Петр Петрович и сам начал устраиваться на ночлег. Так как единственная кровать была занята, он расстелил на кухонном полу газеты, а под голову подложил собственные поношенные ботинки, которые обернул пластиковым пакетом, полученным при последней покупке в магазине Лоскуткиной. Затем набросил на себя куртку и закрыл глаза. Тут же в голову пришла та самая мимолетная мысль, которая тогда не запомнилась, но вызвала громкий смешок. А подумалось ему в тот момент следующее: что бы я ни говорил, ни планировал, клятвенно ни обещал самому себе, все равно поступлю совсем подругому и даже за несколько мгновений до совершения действия абсолютно не способен буду предвидеть, какое решение приму, что именно намечу, какой шаг сделаю или что скажу. Активные мутации мыслей не позволят Петру Петровичу четко выстроить линию существования. Это лишь в биографиях других людей жизнь имеет ясную сюжетную канву: завязка — развитие — финал. У меня все наоборот. Частенько шаги сегодняшние у Парфенчикова опережают действия послезавтрашние, а то, что мне надо было сделать месяц назад, я делаю сегодня или переношу на отдаленное будущее, либо вообще напрочь забываю. Если кто-то займется изучением истории моей жизни, то, кроме хаотичных мыслей, которые трудно будет собрать вместе, он ничего не выстроит и никак не поймет ни мой характер, ни мое мировоззрение, ни планы на жизнь. Да и есть ли они? Биограф сможет четко заявить: Петр Петрович — маковый хаот, и понять его смогут лишь те, у кого сходное опийное сознание. И в этом исследователь будет абсолютно прав. Я не только сам себя не понимаю, но и страстно не желаю прогнозировать свое поведение. Нужен ли я буду самому себе, если начну строить жизнь по какому-либо сценарию? С подробными указаниями на день, неделю, месяц, в деталях разработанными; покупки, затраты, обязательства с поминутными рекомендациями, с дневником половой жизни и записями дней рождений влиятельных людей, от которых зависит твоя карьера и судьба вообще! Для меня это скучно, нелепо и противно. Я знаю главное и самое необходимое: мне денно и нощно нужен цветок жизни, в большом количестве и в разных видах. В кармане, на тарелке, под носом, у самого рта, в желудке, в крови, в кишечнике! Все остальное меня мало интересует, а если и вызывает интерес, то лишь для разогрева разума, для яркой встречи с опийным приходом, для разнобальных волн маковой энергии, для игр воспаленного мозга. Все! Все! Даже на толику не больше! Как музыканта не сможет заинтересовать безграмотная партитура, как пьяница пройдет мимо пустой водочной бутылки, как гомосексуалист никогда не остановит свой пытливый взгляд на гламурной барышне так и я не обращу никакого внимания на размеренную жизнь по расписанию. И не только по строгому распорядку, но даже по небрежно набросанным на жалком листке пожеланиям.

Тут Петр Петрович поймал себя на мысли, что после столь категоричных признаний оказался в полной растерянности. Решенный, казалось, вопрос вдруг встал вновь: хочет ли он стать участником профессорского эксперимента с нанопилюлями? Давеча его это серьезно увлекало, он даже сбивался на патриотическую патетику. Дескать, служить Отечеству — настоятельная необходимость для каждого. И вот теперь, некоторое время спустя, он почему-то опять вернулся к той же дилемме. Так что? Соглашаться или бежать прочь, как из постели Лоскуткиной? Хочет ли он, чтобы русским жилось лучше, свободнее, в достатке и комфорте? Да или нет?

Ответ оказался несколько неожиданным даже для него самого: господину Парфенчикову нет до этого никакого дела. Они о нем не думают, да и он не хочет, чтобы кто-то о нем переживал или заботился. Ему наплевать на их социальный статус. Бедные духом, нищие достатком, богатые административным ресурсом, владельцы заводов и крупнейших банковских счетов, бомжи, проститутки — его никто не интересует. Если не протестуют, не бьют друг другу морды, не поднимают на рога власть, не строят баррикады, значит, у них, как и у меня, все на мази, в шоколаде. Ведь мне тоже все по-фиолетовому. А если все в ажуре и фиолетовый цвет окрасил национальный разум, зачем же менять этнический купаж русского да еще добавлять в него генетику не очень уж дружелюбных по отношению к нам народов — немцев, китайцев, евреев и грузин? С последними недавно даже война была. Однако он сам себе противоречил. Если ему все по фигу, то какая, скажите, разница, из кого составил очкарик этнический коктейль для соотечественников.

Внезапно Петр Петрович пришел к убеждению, что в генном ансамбле должен присутствовать опийный фактор. В этом случае проект может оказаться самым удивительным по своим результатам. Он аж подпрыгнул от восторга и затряс руками, захваченный идеей убедить Кошмарова, что один из четырех этносов должен быть по уши влюблен в маковую головку. И не только виртуально, отстраненно, а обожать ее практически. Чтобы без нее и жить не мог, ну как он сам. В этом случае интерес к проекту возник бы у него отчаянный. Он бы окунулся в него по уши. Но тут возник вопрос: кого порекомендовать в крепостные этого самого главного. «Лично я ни с китайцами, ни с немцами не знаком. Выходит, они отпадают, — начал он размышлять. — Евреев и грузин знаю я неплохо. От строгого, трезвого ума первых русским много полезного можно взять. А от грузин? Какая польза? Кажется, у них тоже что-то желательное есть. Умение красиво, беспечно жить и… ах да, у них наименьшее число суицида. Но в русском человеке вторая особенность тоже в избытке. Как раз ею больше всего и славятся наши соотечественники. Живет народ в трущобах, на мизерную пенсию и нищенскую зарплату, а чувствует себя по-графски. Зачем же усиливать эту национальную черту? Итак, остается лишь внешность и художественные способности. Меня такой вопрос вообще мало волнует. Получается, что пять процентов грузинской генетики должны быть настояны на кукнаровых отварах. И что тогда? Я соглашусь активно участвовать в эксперименте с нанопилюлями? Да! Слово даю! О’кей, сговорились!»

Привычка говорить с самим собой возникла у Парфенчикова после знакомства с молотой соломкой. Отчего? Оттого что он часто в одиночестве скитался? Впрочем, вопрос остался безответным, так как именно в этот момент новая мысль поставила его в тупик. А как же с идеей стремиться стать «…таким же совершенным, как Отец ваш Небесный!», подброшенной из Библии Кошмаровым? Он ее опять запамятовал. А в ней есть интрига, коренным образом связанная с обещанием, данным самому себе, с завтрашнего дня начать локальную генетическую революцию или, вернее сказать, контрреволюцию. «Ведь я стану вмешиваться в Промысел Божий, — начал размышлять господин Парфенчиков, — то есть выражать Ему недовольство за то, что Он русского человека создал левой рукой, спросонья или натощак. Потому что в массе своей наш народ почти всегда недоевший. Кстати, есть этносы еще более ущербные, так что можно предположить, что во время их создания Он, мягко говоря, был занят совсем другим делом. В любом случае поспорить с Ним — вещь небезынтересная, но еще больший восторг, надеюсь, вызовет во мне новый, усовершенствованный продукт русского человека, который я получу с помощью нанопилюли очкарика. Если мы все в Нем, а Он во всех нас, то мое занятие не должно вызвать у Него обиду и порицание. Тем более что во время своих действий на благо нации я буду находиться под страстным очарованием Его наилюбимейшего творения — опийного мака.