Итак, намечаю план действий. Чтобы вызвать профессора, надобно подкрепиться. Без этого он не является. Трех-четырех ложек будет достаточно, чтобы не провалиться в другую тему. Так обычно случается: недолет или перелет в размере порций уводит мой разум в иные сферы. Ценные мысли забываются, довольно часто навсегда. Возникают совершенно новые планы, сюжеты и проекты, основательно меня путающие. Необходимо все время вести подсчет маковых ложек и бугорков на них, как в бухгалтерии. А в последнее время все чаще нескольких ложек, даже с бугорком, становится недостаточно. Приходится увеличивать их число. Как бы мои подсчеты не спутали дебет с кредитом.

Петр Петрович вскочил, чтобы не забыть тему, о которой начал размышлять. Мачок заел черствой корочкой хлеба. Ощутил как засаднило небо и десны, недовольно скривил лицо. Поленившись подложить под себя газеты, разлетевшиеся по кухне, он лег прямо на голый пол. Теперь надо несколько минут подождать, чтобы в желудке раскрылся цветок мудрости. Мозговая атака на генетическую контрреволюцию должна быть продолжена. Лишь бы не перескочить опять на что-то другое. Мак делает его жизнь беззаботной и притом полной чудес, то есть именно такой, какую он хотел иметь. Бог опийной влюбленности — случай. «Жутко подумать, как развивалась бы моя жизнь, если бы в тот замечательный вечер в “Метелице” судьба не свела бы меня с кукнаром, — усмехнулся Петр Петрович. — Я был бы самым несчастным человеком на свете. Маковая головка окружает меня заботой, она дала мне, отравленному суетным столичным бытом, новое миропонимание, вселила веру в собственный разум. Только кукнар позволяет мне испытывать упоение жизнью в чужом и несправедливом мире. Может, короткое, но ярчайшее. Да, я построил свою жизнь на крайности, но крайности чудесной. Обыкновенные люди считают таких, как я, живущих игрой разума, больными или даже уродами. Но мне нет никакого дела до их оценок. Чем же ужасным я отличаюсь от своих сограждан, погрязших во мздоимстве, коррупции, бандитизме всех мастей, проституции, лизоблюдстве, которыми переполнена вся Россия? В один прекрасный день после знакомства с божественным цветком я решил уйти из такого общества. Но куда? У какого берега кинуть якорь? Хотел внедриться в одну социальную среду, в другую, третью, четвертую — везде тяжелейший, нравственный упадок. Ржавчина! Нашел наконец безобидное для окружающих одиночество, скрашенное маковой головкой. Ведь исстари поговаривали: «Одна голова хорошо, а две лучше». Так чем мой образ жизни хуже образа жизни алкоголика, бюрократа-коррупционера, взяточника или публичного лгуна? Я живу сам в себе, и внешний мир мне абсолютно неинтересен. Да, я не способен жить без милейших полевых цветов! Но ведь и все! Ничего более! Так что те, кто таких, как я, порицают, обливают помоями, совершенно не знают истины. Но я молчу, и страсть мести меня нисколько не обуревает. Петр Петрович ищет гармонию лишь в самом себе! Высшие силы благословили мой выбор, я поклонился этому случаю в пояс и дойду с этим делом до конца».

Топка раскочегарилась, Парфенчиков почувствовал теплоту в венах. Потом запылала головушка, и пошло, поехало, задымило; томительное ожидание сменилось восторгом. «Ах как замечательно!» — ему жутко захотелось выкрикнуть эту фразу, но он произнес ее лишь мысленно. Может, потому, что откровенным он позволял быть исключительно с самим собой.

В этот момент перед Петром Петровичем возник профессор Кошмаров.

— Привет, приятель, — холодно бросил он. — Опять маешься? Займись наконец делом. Жду от тебя действий. Если и на этот раз ты ничего не предпримешь, я перестану с тобой общаться. Что за мать тебя родила? Вроде русский, а не хочешь помочь собственному народу. Вот, возьми, я принес тебе нанопилюли! — Он протянул мешочек, похожий на тот, в котором хранил измельченные кофемолкой головки энергетического цветка. — Время больше не терпит, надо срочно спасать соотечественников. Этот эксперимент придаст нам всемирность — нашу национальную особенность, которая без нанопилюли никак не дозреет окончательно. Русский человек должен стать Господином, и сделать его таковым способен мой уникальный метод. Если нас, русских, всего-то полтора процента от народонаселения Земли, то мы просто обязаны стать лучшей его частью. Твое безразличие к действительности еще не окончательно. Я начинаю подумывать, как вернуть тебя к реальности. Время для моего предложения еще придет…

— Ох, оставь, профессор! Я скорее помру от жалости к самому себе… Но давай о деле. Странно, твои таблетки по цвету очень напоминают молотый мак. Лишь калибровка не совпадает, они у тебя чуть крупнее, — заметил Петр Петрович. — Обещаю завтра начать эксперимент. Ты напрасно сомневаешься, желание помочь своему народу у меня есть, но меня другая мысль беспокоит: а он сам, народ, хочет этого? Ведь в обществе нет никаких дискуссий на тему нашей российской неполноценности. Медийные центры поют панегирики национальному духу, культуре и истории. Как тут не споткнуться о простой вопрос: а не ложный ли рецепт мы хотим предложить? Сто сорок миллионов граждан страны по этому поводу и в ус не дуют. Не считают они себя недоделанными! Более того, некоторая часть из них почему-то вдруг стала называть себя «мировой элитой» и требовать должного планетарного уважения. А не то черт знает что натворит и даже приготовилась уже собственные нанопилюли по зарубежью тайно рассыпать, чтобы знали и уважали наших. Как тут не остановить себя! Твоими таблетками можно и порчу нанести не только лучшим из лучших, особенно в обеих столицах, но и простому народу от Тихого океана до Балтики. Вот какими переживаниями я сейчас переполнен, — с усмешкой заметил господин Парфенчиков, хотя до этого разговора он никогда о таких вещах и не помышлял. — Гарантии-то твои зыбкие, профессор. Ты просто надеешься на свое детище, а вдруг что-то не то? А?

— Но с тобой же получилось? Ты-то другим человеком стал по сравнению с тем, который в Питере яхтами торговал.

«А я даже забыл об этом», — пронеслось в голове Петра Петровича.

— Хорошо, хорошо. Я согласен. Завтра начну, — продолжил он уже вслух. — Но, ты хоть наперед скажи, в чем народ меняться-то станет? Что с ним конкретно произойдет? Что он, по-другому думать или к делам относиться начнет? А время экономического кризиса не усугубит ли его и без того тяжкое положение?

— Что ж, объясню. Вот немец. В самом начале кризиса он, если сдает в аренду свою недвижимость, обязательно арендатору объявит, что со следующего месяца цена аренды снижается на десять, а то и на пятнадцать процентов. Скажи, для чего?

— Я о таких вещах не думаю, — недовольно буркнул Парфенчиков.

— Вот это чисто русский ответ. А надо над такими вопросами постоянно размышлять. Так вот, он это сделает для того, чтобы сохранить арендатора. Потому что во время кризиса люди сокращают расходы и подыскивают квартиры подешевле. А сдать в аренду недвижимость в период общего упадка довольно сложно. Понял? Наш человек об этом, как и ты, не думает. Или возьмем еврея. Едва кризис замаячит, Абрам подойдет к своему работодателю с просьбой снизить ему зарплату. Да-да! Он скажет: «Уважаемый Мойша, чувствует мое сердце, что скоро в нашу дверь начнет стучаться кризис. О, с этим мерзавцем я, к сожалению, знаком. Сократите мне зарплату сегодня, тогда шансы пережить его вместе у нас будут выше. Я первым хочу затянуть пояс, чтобы позже он не лопнул на ваших штанах и мы вместе не оказались бы на бирже безработных.