«Меньшие» относительно меня воспоминания кажутся выдумками, фигурами из снов. Что ж, для высших памятей я тоже – лишь «игра света и тени». Держа под контролем эту относительность, я имел шанс жить, а умирая – не жалеть.

Это и делает человека свободным, но порою от того на сердце не легче.

Пока бабушка доживала свои дни, путешествия в память не прекращались.

Из далеких далей я возвращался на теплые места в Хоботное, вклинивался в людской поток времени и продолжал жить как ни в чем не бывало, считая себя Петром Пяточкиным, хотя, наверное, это уже было не так. Пока я жив – я свободен, и мне все равно, как меня зовут и откуда я родом. Хемингуэй сказал, что человека можно уничтожить, но одолеть его невозможно. Я могу не иметь формы, имени, но пока я жив, я есть. Этого достаточно.

Часто, особенно на первых порах, когда я возвращался «из миров» на Землю, в Хоботное, у меня возникала так называемая «псевдопамять». Это были своеобразные фантазии, на которые я натыкался, когда пытался навести порядок в хронологии событий. Ведь то, что понятно для тела, непостижимо для разума. Разуму спокойнее верить в выдумку, чем принять неистовую правду.

Фантазии поясняли мне, какие события (в которых я на самом деле участия не принимал) происходили до моего исчезновения из поля Земли, а также после возвращения, так, чтобы дебет сходился с кредитом – причины соответствовали следствиям. Проще говоря, псевдопамять пыталась задурить мне голову, на ходу выдумывая банальные сюжеты.

Верить в выдумки легче – это ни к чему не обязывает. Докапывание до действительности всегда накладывает ответственность за выкопанное. Чем больше накопал, тем больше и ответственность. Если претендуешь быть – прими за это ответственность.

А что до псевдопамяти, то там сразу видно, где шито белыми нитками.

Разум вообще слабо верил в мои перемещения: всё это, мол, сновидения, глюки и прочее в этом роде. Но телу, которое испытывало все «прелести» телепортухи на собственной шкуре, было начхать на разум. Оно делало свое дело и оставляло разум перед кучей противоречий и нестыковок. Например, надо разуму объяснить, как я оказался сразу после «сна» про мир скал ночью в хоботновском лесу. И он, понятно, разумеет: «Ну, парень впал в забытье и во сне, старательно одевшись по привычке в полевую одежду, забрел аж сюда!»

«Почему же тогда, – спрашиваю мудреца-мудака, – у парня свеженагуталиненные ботинки?»

«Ну, он… это… на руках шел… Лунатик все-таки…»

И так далее. Разуму трудно смириться с тем, что ежедневный способ считывания памяти – не единственно возможный. В считывании могут случаться разрывы. На других скоростях появляются новые объекты, новые связи.

Я видел: вот-вот, и тяготение памяти Планеты будет не сильнее притяжения других полигонов памяти. Говоря образно, я выписывался с родного места проживания.

В кабинете профессора Галушки среди других материалов по космонавтике наткнулся на интересную книжку – справочник по астрономии. Узнал массу волнующих вещей. Например, для того, чтобы спутник на орбите вышел из поля притяжения Земли, ему необходимо развить вторую кос ми че скую скорость. А это, по подсчетам ученых, немало – 11 с хуем километров в секунду.

ИНФА ДЛЯ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫХ: третья космическая – это скорость, которая позволяет телу преодолеть притяжение Солнечной системы. Четвертая космическая – скорость, с которой тело может преодолеть притяжение нашей галактики. Кстати, наша галактика называется Млечным Путем.

Я должен был как следует постараться, чтобы набрать необходимую скорость. Допустим, первую космическую я уже набрал. То есть у меня достаточно скорости, чтобы кружить на орбите Земли, посещать соседние памяти, порой даже достигать планетарной памяти близких планет – Луны, Марса со спутниками, Венеры.

Физикам известно, что каждый дополнительный килограмм полезного веса, который надо запустить в космос, обходится в дополнительные тонны горючего. Соответственно, в ракетостроении возможны такие варианты:

а) взять больше горючего;

б) уменьшить массу, которую я собираюсь вывести в открытый космос вместе с собой;

в) поставить двигатели с более высоким КПД.

Самое мудрое, разумеется, объединить первое и второе с третьим.

Мое горючее – энергия памяти. Это похоже на термоядерный синтез. Воспоминание – молекула. Надо сперва расщепить воспоминание до атомов (припомнить все в мельчайших деталях), а потом оживить его (слить в одно, синтезировать, целостно осознать). При этом выделяется объем свободной энергии.

ВЫВОД (1): методично накапливать энергию, запоминая разные мелочи.

Всю зиму, когда из хаты невозможно было выйти погулять из-за снежных заносов, я клал перед собой какую-нибудь обычную вещь и старался запомнить ее настолько идеально, насколько мог. И даже лучше – ведь если мое намерение оторваться от земной орбиты в самом деле серьезное, я должен научиться прыгать выше головы.

Другое дело, что энергию, которую я накапливал, я так же легко мог растранжирить. На мелочи – немного там, немного тут. Утекло, как вода сквозь решето.

ВЫВОД (2): круглосуточная бдительность, только так и не иначе.

Путем анализа потерь я выделил основные пробоины, сквозь которые протекало «горючее». Зашпаклевал их и двадцать пять часов в сутки следил, не капает ли что-нибудь оттуда снова. Пока «резервуар» наполнялся, я занимался выбрасыванием за борт ненужных вещей, выведение на орбиту которых не давало никаких преимуществ.

Под ненужными вещами я подразумеваю куски чужой памяти. Ведь когда мы общаемся между собой, у нас обоих остается о нашем общении воспоминание. Причем у меня – твое, а у тебя – мое. Если бы было наоборот, то ты бы помнил себя, а я – себя, сечешь?

ЗАДАНИЕ: забрать у других свои воспоминания, возвратив им их. Тогда станет видно, кто мы на самом деле, «вспомним» себя.

На словах просто, а на деле – прорва работы. Ведь речь идет о всех-всех людях, с которыми я когда-либо имел дело. Напомню, согласно подсчетам Гоцы Дралы, у среднего человека к середине жизни набирается приблизительно тысяча знакомых, но основная масса чужой памяти принадлежит не более чем сотне.

Уже в первые недели такого очищения трудно было не заметить, насколько стало просторнее на борту. Ощутил, как с груди свалился камень, а ведь пока я обработал разве что человек двадцать.

Для мира моя пурификация тоже не проходила бесследно. Как-то я заглянул к Шелепилихе за молоком, а она перепугалась, думала, что это вор залез в хату. Соседка долго не верила, что я уже полгода живу у бабы Веры Галушки и что я внук уважаемого профессора Галушки, земля ему пухом. Наконец, когда я успокоил ее, Шелепилиха сделала вид, будто поверила. А взаправду – нет.

Все, что я сделал – это просто вычистил соседку из памяти, отдав ей все, что помнил про нее, а себе забрав то, что она помнила про меня. И она начисто забыла, что дважды в неделю я покупаю у нее молоко. Шелепилиху я обработал одной из первых, и тот факт, что она меня забыла, очень порадовал. Значит, не зря.