Я тающая глыба, которая понемногу капает. Весеннее звучание во тьме. Я не задумываюсь, лед я или вода, я полностью доверяю себе – со мною не может случиться ничего плохого. Что может произойти в этом круговороте? Это свободный журчащий мрак, весь в холодах и туманах.

Я теку, сбегаю туда, куда меня тянет мое чуть наклонное речное ложе. Я вливаюсь, таю в холодной стоячей тьме, где тихо и неподвижно.

Это океан.

Я свободно протекаю на самое дно, где ни лучика, ни движения, ни звука – я в удивительной плотности, в абсолютной защищенности остываю

из меня выходит нездоровая лихорадка поверхностей

я стыну в неподвижности

останавливаюсь без единой мысли

и становлюсь однородной

вязкой

тишиной

Проснулся без единой мысли в голове. Совершенно пустой и легкий, в глубине глаз – нет тьмы.

На дворе серело. Открыл окна, чтобы проветрить после ночи. Я всегда проветриваю спозаранку.

Спустился вниз. Бабка сопела. Ночью она, видно, крутилась, потому что простыня почти сползла на пол. В комнате духота, печь грела всю ночь. Я перекрыл трубу с газом и оставил двери в ее комнату распахнутыми, пускай проветрится. Открыл на кухне окно и впустил приятную влагу снаружи. За окном падал дождь, но проталин в снегу еще не было.

Дождь сек. Сырость делала предметы нечеткими, слегка расфокусированными. Я без усилий представил себе, какие раскисшие сегодня дороги. На электрика нечего и надеяться.

В рассветной тишине сварил себе какао, запивал им загустевшую на холоде овсянку. Потом почистил пару картофелин, поставил вариться. Окна в кухне запотели, когда вода начала закипать. Отцедил воду. Выложил пару дымящихся картофелин на тарелку и пошел будить бабку.

Бабка была в сознании. Спросил, помнит ли она, как я вчера ее будил. Бабка не помнила, сказала, что целый день спала и спала, а вроде бы и не спала, а так вот что-то такое думала. Бабка восторженно пересказывала мне все, над чем она задумывалась вчера, а я в это время подносил к ее рту разрезанную на дольки картофелину. Бабка вроде только теперь заметила, что ест постную бульбу, и стала упрекать, что я ее, как свинью, только кашами да картохой и кормлю, а она бы борща поела, хлебца с маслицем…

Она говорила это так приподнято, что во мне прямо заиграла радость. Словно друг начал выздоравливать. Я спросил, а как же ее желудок? Еще позавчера на четвереньках ползала, говорила, что ежа проглотила, а теперь уже борща?

Баба лихо махнула рукой и сказала: «А, сколько там той жизни!»

Я пошел на кухню готовить борщ. Борщ без мяса просто дупа – выйдет что-то вроде супа. Готовил на чем было. Что-то не хотелось из дому выходить. А потом передумал. Накинул куртку и пошел в кооператив за свежим хлебом, а тот раскрошенный положил сушиться на сухари. Решил пойти в город и купить курицу, приготовить на завтра бульон с лапшой. К бульону сухари, натертые чесночком, – как раз то, что надо. Приедут предки, так и бабушка, может, с кровати встанет. Вместе бы и пообедали.

Шлепал по трассе, загребая ногами хлюпкую ледяную муть. Любовался небом. Небо серое, затянутое несколькими слоями измороси. Где-то далеко послышался единственный крик вороны. Ни одного автомобиля – ни в село, ни оттуда.

Зашел в первый же магазин на периферии, которую в Тернополе называют Аляской. Купил синюю курку с желтыми заклепками. Может, взять чего-нибудь сладкого? Но это уж больше привычка родителей – привозить сладенькие гостинцы. Вышел было из магазина и напомнил себе, что собирался купить какой-нибудь водки для мастера из похоронного бюро. Я не спец, поэтому выбирал интуитивно. Нашел «Пшеничную»: без понтов и с акцизом.

Когда вышел из магазина, уже было пол-одиннадцатого. Меня осенило, что где-то тут совсем рядом контора электронадзора, где я вчера (безуспешно) пытался заинициировать монтера. Потащился туда. Навстречу мне вышел какой-то человечек – по легонькой походке я определил алкоголика со стажем. Легкая поступь – потому что карма легкая.

– Прошу пана, – окликнул я его. – Как к конторе пройти, не подскажете?

Пан в фуфаечке начал было объяснять, а потом глянул на меня ясным взором из-под картуза и спросил, не иду ли я выяснять что-то насчет света.

– А вы там работаете?

Дядька ответил, что сегодня он выходной, а вообще-то да, он там работает. Даже саквояжик показал в подтверждение. Чем-то он мне понравился, и я предложил ему пройтись со мною в Хоботное, глянуть на проводку. Заодно показал бутылку. Видно, у дядьки были уже определенные планы, но перед предложением прогреть гланды планы не устояли и рухнули. Для последней проверки пан монтер спросил, не найдется ли у меня закурить. Я пообещал в первом же киоске купить ему «Прилук», и мы ударили по рукам.

– Тимка, – представился электрик.

– Петр, – представился я, и мы еще раз ударили по рукам для закрепления дружбы.

Как и обещал, в киоске я купил красную пачку «Прилук», и Тимка со всяческими аппетитными причмокиваниями затянулся и выпустил дым.

– Лучше всего курить поутру и на холоде, – заверил он.

– А еще ночью и в тепле, – поделился я опытом. – После работы.

– Точно. Может, закуришь?

– Нет, спасибо. Больше не курю.

Тимка оказался удивительно приятным мужичком, разговаривать с которым было чистым наслаждением. Невзирая на то что наши беседы были совершенно ни о чем, пока мы брели в село, они себе лились и лились. Ниже меня ростом, со следами щетины, на холоде Тимка выглядел вполне свежим, но общий красный оттенок лица напоминал не румянец, а запойный угар.

– А меня вообще-то сегодня уволили, – с детской искренностью сознался он.

– А что так?

– Да-а-а там… маленько того. Маленько не ходил. На халтурку ездил. Ну и того. С бригадой там маленько…

– Бухали помаленечку, – подсказываю.

– Ну ясно. Помаленечку, не так чтоб сильно. У нас на работе как? Идешь в отпуск – ставь отвальную. Приходишь из отпуска – ставь опять, с прибытием. Конец месяца – скидываемся. Ну, по пятницам, это уж само собой, рабочая неделя ж кончилась. Еще маленько в четверг бывает. В среду ни-ни, это пост. В понедельник – ну если только уж очень после воскресенья…

– А в воскресенье что?

– Хо! Так в воскресенье ж праздник!

– А во вторник?

– Во вторник – это только Йоська Процык может. Я б уже не выдержал.

– А жена не ругается?

– Да где там, – махнул он. – Нету жены. Сам сплю, сам гуляю. Знаешь, как это.

– А где живете, пан мастер? – такое уважительное обращение действовало на него магически. Он оживал и говорил с большой охотой.

– Да вот уже нигде и не живу. Жил было у Йоськи, но мы с ним горшки побили. Ну, поругались. Фактически из-за глупости, но я же был прав!