Они добивали уже седьмую бутылку шампанского, и тут булочник, вспомнив о манерах, объявил: «Женщина не должна умирать без сладкого!» Лизетт Робер, для которой сей факт всегда был неоспорим, проследовала за Стефаном к прилавку с рядами маленьких свежих пирожных. Получив право выбирать первой и боясь, что время истекает, она машинально потянулась к своему любимому — шоколадному эклеру. Первым делом повитуха сняла шапочку из глазури и слизала с нее шоколадный крем. Покончив с верхушкой, она принялась за заварное тело, с наслаждением высасывая шоколадные внутренности. Разделавшись с первой жертвой, Лизетт Робер тут же перешла ко второй, кофейной, которую ждала точно такая же участь. Булочник тем временем с наслаждением умял пару пирогов с абрикосами.

Лишь на девятой бутылке оба вдруг заметили, что на прилавке осталось всего одно лакомство. Булочник, как и следовало ожидать, уступил Paris Brest[29]Лизетт, а та в свою очередь предложила разделить его пополам. Она зачерпнула пальцем немного крема, поднесла к губам булочника и смотрела, как тот слизывает его. Затем он зачерпнул крем пальцем, поднес к губам повитухи и смотрел, как слизывает она. В следующую минуту Стефан Жолли приподнял Лизетт Робер за талию и усадил на прилавок у кассы. Она обвила булочника ногами, и он подхватил ее и перенес на стол, еще покрытый мукой, в глубине булочной, где дотянуться до полочек с пирожными не составляло большого труда. А затем отнес наверх, в спальню, где продолжал месить весь остаток ночи, и столь велика была сила их исступленного экстаза, что они оба подумали, что уже в раю…

Лизетт Робер выскользнула из постели Стефана Жолли на следующее утро — когда смогла наконец-то встать и обнаружила, что, вопреки ее опасениям, она до сих пор не в царстве живых мертвецов. Избавившись от заварного крема, повитуха — после того как увидела, что деревенская аптека закрыта, — помчалась в Брантом за противозачаточной таблеткой. Столь глубоко было ее смущение, что она так и не смогла больше заговорить с булочником после той ночи. Он же предположил, что молчание повитухи есть результат слухов, будто это он съел всех лягушек из ее пруда. Решив, что та сама их и распустила, булочник тоже перестал разговаривать с той, кто пятнает его гастрономическую честь, и скоро их единственным средством общения стало неловкое молчание. Но если всякий раз при воспоминаниях о ночи мини-торнадо остальных жителей Амур-сюр-Белль бросало в жуткую дрожь, Стефан Жолли дрожал от непередаваемого удовольствия…

Тогда-то Лизетт Робер и призналась свахе, почему, несмотря на дивно проведенное время с булочником, она не может продолжить этот роман.

— Я люблю другого, — сказала повитуха.

— Другого? — искренне удивился Гийом Ладусет. — Тогда зачем же ты соглашалась на все эти свидания?

— Я надеялась, что это окажется он.

— Кто он?

— Человек из совета.

После того как повитуха настояла, чтобы ее подписали на «Непревзойденную Золотую Услугу» прямо здесь и сейчас, она встала с подушки с вышитым вручную редисом и покинула «Грезы сердца». Однако пополнение клиентуры не принесло свахе никакой радости, ибо всю дорогу домой он думал лишь об одном: как сообщить печальную весть своему лучшему другу, особенно после того, как тот столь усердно надраил свои ботинки. Дома Гийом Ладусет прямиком направился в спальню, поскольку забытье было утешительнее реальности. Несколько часов спустя, так и не сомкнув глаз, он взмолился о сне — пусть даже с присутствием ненавистного почтальона, — но тот и не думал показываться. И лишь когда ночь пошла на убыль, растворяясь в первых красках рассвета, Гийом Ладусет отплыл в страну грез. А менее чем через час волна беспокойства вновь выбросила его на берег. Убежденный, что так недолго и умереть от разрыва сердца, он спустился на кухню и впервые за всю свою жизнь накрыл на стол к завтраку, как всегда делала его мать, пока вся семья была еще в постели, дабы охранить их сон. Но даже это не успокоило сваху. Ибо стоило Гийому вернуться на свой просоленный тревогами плот, как он тут же вспомнил название цветка, что подарил ему почтальон. «Кровоточащая любовь».

Эмилия Фрэсс проснулась в своей кровати времен Ренессанса на четырех столбиках, полная радости от того, что снова спала одна, и с удивлением поняла, что в бок ей вдавливается какая-то холодная и твердая штука. Перевернувшись, она пошарила рядом и обнаружила тарелку с засохшими остатками соуса от соте из почек. Нет, вовсе не голод погнал владелицу замка чуть свет на кухню по ледяным, давно нуждавшимся в ремонте ступеням. Из постели Эмилию вытащило волнение из-за предстоящего ужина с Жильбером Дюбиссоном, — волнение, которое в столь ранний час, как известно, можно заглушить лишь тушеными потрохами.

Лежа посередине древней белой простыни — волосы на подушке как струи расплавленного серебра, — Эмилия Фрэсс вспоминала, как чудно они с почтальоном провели время на floralies, и думала, какое это блаженство — находиться рядом с человеком, которому искренне нравится говорить. Вновь и вновь она оживляла в памяти его знаки внимания: как он открыл перед ней дверцу машины, как сам заплатил за вход, но более всего — как он предложил ей руку, когда они переходили тот мостик. Пусть даже оба и знали истинную причину такой учтивости: ведь если бы не его рука, Эмилия тут же споткнулась бы на булыжниках в своих нелепых средневековых туфлях. Мысли владелицы замка перескочили на вино, которым он угостил ее в ресторанчике, и ей стало приятно, поскольку ей нравились люди с хорошим вкусом. Она вспомнила о его страсти к ящикам для цветов и мысленно поставила почтальону плюс, ибо подобные хобби отвлекают мужчин от бесцельного времяпрепровождения вроде футбола по телевизору. Что же касается его лысины, Эмилия рассудила так: уж если Жильбер Дюбиссон принял то, что отчаяние прежде времени посеребрило волосы ей, значит, и она должна примириться с тем, что годы забрали большую часть его шевелюры. А затем подумала о профессии почтальона, вполне подходящей для будущего мужа: ведь она не только значима социально, но и заставляет его постоянно двигаться, снижая риск отрастить брюхо размером с тыкву, — навроде тех, что большинство мужей с гордостью выставляют напоказ, тогда как их жены лежат в постели пластом, теряя всякий интерес к сексу.

Однако скоро прогорклый запах тушеных почек согнал Эмилию с простыни, и она пошлепала босиком вниз по каменной винтовой лестнице, давно нуждавшейся в ремонте. Приоткрыв входную дверь, владелица замка осторожно выглянула наружу — мало ли какой ранний турист вдруг застанет ее нагишом — и рванула через двор, рассекая густой дух помета летучих мышей. Обливаясь из садового шланга, Эмилия обдумывала, потушить ли давешнего угря или запечь. Но как ни приготовь, в ванне он извивался достаточно долго, чтобы потерять свой соленый привкус. А пока мыла волосы, вспомнила о том бедолаге, человеке из совета, что так восхитился ее находкой, и польстила себя надеждой, что ему пришелся по душе джем из черной редьки.

Одевшись, Эмилия Фрэсс содрала плотные белые простыни с монограммой с кровати и заменила свежими. Нет, у владелицы замка и в мыслях не было допускать на них Жильбера Дюбиссона на столь ранней стадии их знакомства — просто почтальон наверняка пожелает осмотреть замок, и ей хотелось, чтобы все выглядело как можно лучше. Однако, хоть Эмилия и отбросила такую возможность, мысль о том, чтобы разделить ложе с другим мужчиной после стольких бесплодных лет, проведенных с мужем, не давала владелице замка покоя и билась в ее голове, точно птица в клетке, волнуя и пугая в одинаковой степени. И поскольку потрохов в холодильнике не осталось, пришлось успокаиваться старым проверенным способом — уборкой.