— Пошли, — с силой толкнул его Макловио. Рафаэль бросил последний взгляд на ночь, на ясное звездное небо. Он подумал о Лукасе, которому придется погибнуть во второй раз при взрыве.

По дороге в Синерию машина Энграсии едва не столкнулась с машиной Хайме, которая мчала на всех парах, чтобы перехватить их и передать им филину.

Он не знал, какой эффект она будет иметь, сказал Хайме, но она точно облегчит боль, прояснит разум для совещания с Эспада. Он вручил листья Энграсии и оповестил их, что Рафаэль при содействии Макловио попытается вытащить Мелисандру из казармы раньше девяти вечера.

— Постарайтесь растянуть собрание, — сказал он, прерывисто дыша. — Не просите, чтобы вам показали Мелисандру до последнего момента. Взрывчатку используйте только в крайнем случае. Возможно, это и не понадобится.

Энграсия с любовью посмотрела на него.

— Спасибо, Хайме, — сказала она. — Но если мы не вернемся с этой встречи, проконтролируй, чтобы Мелисандра и Рафаэль вернулись на склад взять вещи, которые я оставила для них у Жозуэ. Я хочу, чтобы они позаботились о моем попугае. Скажи им, чтобы не давали ему фруктов. Не любит их, хитрюга. Он уже привык есть кашу.

«Странные мысли приходят в голову человеческим существам в драматические периоды их жизни», — подумал Хайме, глядя вслед удаляющемуся автомобилю, окутанному небывалой пеленой света, словно пузырек, полный светлячков, который какая-то незримая рука бросила катиться по дороге, ведущей в Синерию. Это было так в стиле Энграсии — в такие часы волноваться за своего попугая. Они не вернутся, сказал он себе. Он прочитал это в глазах Морриса, в глазах ребят. Возможно, они уже и не хотят возвращаться, не хотят, чтобы что-либо помешало их самопожертвованию, их изощренной смерти.

Ему оставалось только ждать. Он опустил голову на руль, страшно опечаленный, изнуренный, бесполезный, одинокий.

Энграсия распределила листья филины. Столько слышать о проклятом наркотике и до этого момента не попробовать, сказала она себе. Они с Моррисом и подростками начали с жадностью разжевывать ее, обращая внимание на горький вкус, на вязкость и онемение языка. Когда они припарковали джип на одной из темных улиц, в нескольких кварталах от парка, то испытали не только физическое улучшение, но и пришли в состояние душевной благодати, превращавшей воздух ночи в упоительную легкую материю, смягчающую жжение их язв. После нескольких дней скованных неуклюжих движений Энграсия почувствовала себя легкой и проворной. Филина обратила их в невесомых приветливых существ, избавившихся от страха, ужаса, сомнений, готовых двинуться своей процессией светящихся призраков через Синерию.

Херемиас, самый юный из ребят, приладил к поясу свой барабан и открыл процессию. Позади него пристроилась Энграсия, а за ней Моррис, Питуза со своей сладкоголосой флейтой, Каталино и остальные двое.

Это была первозданная ночь. Они шли по улицам и на пути им встречались лишь собаки, рыскающие по помойкам, да пара нищих, устроившихся под навесом на грязных тряпках и картонках. Такими были в темноте улицы Синерии: напряженные, молчаливые. Они прошли по ним бесшумно, охраняя покой тех, кто в эти часы спал в своих домах. И лишь добравшись до улицы, идущей параллельно парку, и просчитав, что где-то поблизости находится первый пропускной пункт, Энграсия сделала знак барабанщику начинать играть. Раздались звуки первой барабанной дроби, которой аккомпанировала флейта Питузы. Вдруг характер ночи резко изменился. Она запестрела множеством лиц. Из оконных щелей, из приоткрытых дверей высовывались изумленные лица, наблюдавшие за передвижением кортежа существ из другого мира, преобразовывавших ночь в некую сияющую, зеленую жидкость, на которой блестели кометы, солнце, орбиты разных созвездий, все это сопровождалось мелодией детского марша, временами озорного, а порой с острыми нотками протеста, скребущимися в заснувшие уголки души. Моррису казалось, что эти нотки идут по концентрическим кругам какого-то гонга, звонкие вибрации которого с силой сотрясали весь город. В пижамах, тапках, наполовину раздетые, с плечами, покрытыми полотенцем, чтобы не простудиться, высыпали на тротуары те, кто уже было заснул, те, кому не спалось, одни крестились, другие, точно обезумев, падали на колени, третьи удивлялись. На пропускных постах никто не осмеливался ни остановить их, ни приблизиться к ним. Только какое-то время спустя кто-то спросил себя, не могла ли быть огромная женщина из процессии Энграсией. Когда сверкающий кортеж вышел на финальный отрезок пути к форту, за ними бежала целая свора дворовых собак, воющих и лающих. На входе в казарму появление группы, этого подобия хвоста кометы, сопровождаемого собачьим воем, привело в замешательство и разогнало солдат, бросившихся врассыпную, словно они только что столкнулись с самим дьяволом, и суеверие гнало их прочь. Только что прибывшие, против всех ожиданий, остались одни на плацдарме, где совсем недавно исчезли Макловио и Рафаэль. Энграсия тихонько засмеялась. Ей стоило немалых усилий сдержаться, чтобы не загоготать во весь голос.

— Антонио и Дамиан Эспада! — прокричала она. — Мы пришли. Что, никто даже не выйдет нас встретить?

В камере Мелисандра услышала звук шагов. «Сколько их там, двое, трое?» — спросила она себя. Закрыла глаза, стиснула зубы, выпрямила спину. Она будет изображать полное равнодушие. Ее здесь нет, она не будет с ними говорить. Они сами дали ей пример, какое отчаяние и страх может навести молчание. Она будет наблюдать за ними, как они наблюдали за ней. Хоть она и была лишена возможности видеть их, но покажет это своим поведением и хладнокровием. Она сделала глубокий вздох, почувствовав, как из-за испуга кровь стучала у нее в висках. Шаги приближались. Мелисандра сжала ладони, потерла ими друг о дружку. Еще чуть-чуть — и от всей ее решимости не останется и следа. Как долго может тянуться время! А может, шаги двигались в другом направлении? Она услышала голоса. Макловио. Его голос, характерный акцент. Это был Макловио, несомненно. Он говорил, приказывал, убеждал. Слова разобрать было проблематично, но речь шла о другом пленнике. Они были уже совсем близко. «Открой дверь», — говорил он, охранник отвечал — нет. У него были неукоснительные приказы. Он не смел не подчиниться. Пленник должен был остаться в другой камере. Они продолжали спорить. Мелисандра подумала, что ее мышцы не выдержат напряжения и разорвутся. Она закрыла глаза. У нее болела голова, кровь, безрассудно ударившая в мозг, давила ей на глазницы. Зубы стучали. «Ключи, — сказал голос Рафаэля, — ключи». Ей показалось, что она заблуждается, но этот голос точно пронзил ее насквозь, притупил все остальные ощущения. Она поняла, почему говорится, что голос может произвести эффект молнии. Ее словно ударило током. Она услышала звук металлической двери, с силой ударившей по стене. Еще удары. Возможно, они не видели ее. Они направлялись не к ней. Она сохраняла спокойствие. Рафаэль должен был вытащить ее отсюда. Внезапно возбуждение, произведенное на нее звуком их голосов, уступило место страху. А если им это не удастся? А потом их голоса исчезнут? А если это был стук другой двери, и она останется одна?

— Развяжи Мелисандру, Макловио. Закрой дверь. Не будем терять время.