— Воспользовавшись этим замешательством, мы сможем переустроить страну, — сказала Мелисандра.

Разговоров почти не велось в отеле, где в ночь пожара собрались Мелисандра, Рафаэль, Макловио, Хайме, Жозуэ и работники свалки. Скорбь по погибшим поборола обилие эмоций и погрузила каждого из них в атмосферу спокойной траурной печали. Мелисандра закрывала глаза, чтобы забыться, — дело было не только в грусти. Помимо этого было ощущение заточения, которое предательски засело у нее в крови, словно, будучи уже на свободе, она продолжала оставаться пленницей. Рафаэль, находясь рядом с ней, утешая ее, беспрестанно воскрешал в памяти безжизненное лицо Лукаса, шум озера в здании Энграсии, острые пальмы, рассекающие ветер. Он вновь и вновь представлял себе эту сцену. Кабинет Эспада. В котором из двух проходила встреча? Антонио Эспада зажигает гаванскую сигару. Взрыв. Смерть. Сияющая Энграсия. Металлическая рука Морриса с его сложными устройствами отлетает от тела, приборы на ней на автомате продолжают что-то измерять — температуру, химический состав взрывчатки. Всю ночь он провел за нелепым, бессмысленным занятием, продумывая заголовок своей статьи, ломая голову над тем, как объяснить случившееся, описать главных действующих лиц. Брэд начинал маячить перед ним, подобно герою ночных кошмаров. Рафаэль связался с ним, когда наступил рассвет. Упомянул смерть Эспада, Энграсии. Ничего не сказал о филине, Лукасе, о пленении и освобождении Мелисандры.

— Ты заснял взрыв?

— Да, — ответил он.

— Ты выглядишь уставшим, — сказал Брэд. — Отправь мне материал на публикацию как можно скорее в достаточно связном виде. Думаю, эта информация должна прозвучать в вечернем выпуске новостей.

На следующий день с утра народ начал собираться в парке. Листья деревьев, колыхаемые ветром, сбрасывали золу и пепел на серую толпу людей, испачканных сажей, с кожей и волосами, покрытыми слоем пыли. Возбужденные взоры, устремлявшиеся то в одну, то в другую сторону, указывали на потерю компаса, при помощи которого люди до этого момента управляли своими действиями. Мелисандра все утро провела в дымовой завесе, по-прежнему окутывавшей город, транспортируя в клинику раненых вместе с ребятами со склада и наблюдая абсолютное замешательство, в котором пребывали жители Синерии. Она отправилась в парк поговорить с ними, закончив неотложные дела. Глядя на нее, смешавшуюся с толпой, на грязно-рыжие волосы цвета кофе, Рафаэль сравнил эту ситуацию с тем, что происходит обычно после какой-то природной катастрофы или революции: жизненный уклад, каким бы несовершенным он ни был, рухнул внезапно, и надо было вернуть его на место, согласовать все, распределить обязанности, ответственность. Мелисандра была как рыба в воде: отвечала на вопросы, подсказывала что-то, задавала вопросы в свою очередь, призывала их пользоваться ее навыками. Она вещала, стоя на стуле, который кто-то поставил по центру беседки. Все взгляды были устремлены на нее. По какой-то таинственной причине толпа подчинялась ей, соглашалась на то, чтобы она руководила ими. Возможно, она у них ассоциировалась с Васлалой. Возможно, бессознательно они выбрали ее, чтобы найти утерянный путь и спасение.

Самым восхитительным было для Рафаэля смотреть, как она управляет всеми: созвала банды на собрание, указала, как выставить и чередовать ночной дозор, организовала бригады, чтобы восстановить снабжение питьевой водой, чтобы устроить рынок для обмена без перерывов на пари. Солдатская форма, в которой они с Макловио вытащили ее из казармы и которую она все еще не успела снять, была вся в земле, саже и крови.

Рафаэль отправил свой репортаж Брэду и принялся документировать все, что происходило. У него еще будет время, чтобы заняться филиной, подумал он. А сейчас речь идет о переустройстве страны. Вот это настоящая история.

Какая ярость, какой гнев одолевали ее и в то же время какая эйфория, какой восторг! Мелисандра подумала о поэме одной женщины о Васлале, которую дедушка читал ей там, на реке, в своем кабинете. Она не знала ее наизусть, но основная идея ее прочно засела у нее в мозгу, словно припев какой-нибудь песни. Фагуас был маленькой пластилиновой страной, в которой все должно было быть слеплено заново. «Я живу в стране, где самые красивые в мире сумерки», — сказала она вслух, припоминая первый стих.

Мелисандра посмотрела на свои руки, на все еще красные от веревок запястья. Запрокинула голову, наполнила воздухом легкие. Ванная была маленькой. Она напомнила ей камеру. Вода из душа струилась по ее обнаженному телу. Она стояла, прислонившись спиной к плитке белого цвета и цвета охры, и рассеянно смотрела на льющуюся воду.

По идее, она должна бы устать, с момента взрыва она работала беспрерывно, почти без сна. Однако энергии у нее было более чем достаточно. Казалось, что она постоянно подзаряжалась. Столько всяких дел, подумала она, стоя под струями воды и припоминая последние события.

Сначала она взялась за это, потому что не могла усмирить свой гнев из-за несправедливости произошедшего. Она объехала улицы города с Жозуэ, стремясь быть солидарной со всеми и полезной. Сама того не замечая, она начала давать распоряжения, призывая всех прийти к консенсусу, причем она сама больше всех удивлялась, что ее с такой жадностью слушали, просили у нее совета. Так что в итоге она взяла на себя контроль над ситуацией: пластилиновый город постепенно возвращался в норму, бригады в кварталах почистили улицы, продукты — по крайней мере картошка и зелень — снова стали доступны, были отремонтированы сломанные трубопроводы, бандитские шайки угомонились, сложили оружие, больница снова заработала, когда было обнаружено место, где складировались лекарства, которые Эспада определяли на черный рынок.

Намылив волосы, она увидела, как грязная пена упала на кафель. Вода смывала с нее грязь, все плохое. Сейчас ее беспокоило только ее путешествие в Васлалу. Но это был не самый подходящий момент, чтобы уехать отсюда. Одному богу известно, что еще могло произойти. После падения порочной системы функционирования города, установленной братьями Эспада, жители не имели, казалось, ни малейшего представления о том, как начать все с чистого листа, не прибегая к старой системе, погрузившей их в череду сплошных несчастий. Они давили на Мелисандру, чтобы она как можно скорее отправилась в Васлалу, полагая, что оттуда они получат ответы на все вопросы. Тема путешествия всплывала на каждом собрании. Когда она собирается ехать, спрашивали ее. Они без устали повторяли, до какой степени они были уверены, что ей удастся попасть в нее. Первый раз в своей жизни она задалась вопросом, действительно ли Васлала способна разрешить проблемы, с которыми они столкнулись, определить, какие задачи ждут их впереди. Ей казалось, что сейчас важнее заняться конкретными делами. «Уж не возгордилась ли я за столь короткий срок, возомнив себя незаменимой?» — спросила она себя, энергично вытираясь полотенцем и с наслаждением вдыхая запах чистого белья, выстиранной одежды, в которую поспешно облачилась. А может, она боялась быть смещенной, вернуться и понять, что она больше не нужна? Я дура, сказала она, глядя на свое отражение в зеркале. Какая разница, она или, какая-то другая или другой возьмет на себя бразды правления! Она пригладила волосы руками и вышла, чтобы присоединиться к Рафаэлю, Хайме и Жозуэ, которые поджидали ее, чтобы отправиться на склад Энграсии забрать письмо, попугая и осмотреть забетонированную яму, в которую наконец был захоронен цезий.