— С удовольствием.

Исмаил хмуро обвел взглядом тускло освещенное помещение.

— Ну хорошо, — пробормотал он, — но только чтобы никто здесь не лез ко мне, слышите?

— Никто тебя пальцем не тронет, — заверила его Кэрол.

Посмотрев на Пеллэма удивительно взрослыми глазами, мальчишка сказал:

— До встречи, приятель.

— До встречи.

Исмаил ушел, резко распахнув дверь, ведущую в соседнее помещение, словно ковбой из вестерна.

Кэрол рассмеялась.

— Значит, вот чем ты занимаешься в этих трущобах? Помимо того, что разыгрываешь из себя социального работника?

Взглянув на свою футболку, она пухлым пальцем смахнула с нее какую-то соринку. Этот жест подчеркнул одновременно ее силу и уязвимость.

— Да нет, я просто брожу по району. Ищу ракурсы для съемки. Ищу людей, с которыми можно поговорить. Ты об Алексе ничего не слышала?

— Ничего. Извини. Сюда он не возвращался, никто его не видел. Я поспрашивала у наших.

Некоторое время оба молчали. В комнату вошла молоденькая девчушка на последнем месяце беременности, нянча плюшевого динозавра.

Поправив очки, Кэрол обменялась с ней парой слов. Когда девчушка ушла, Пеллэм спросил:

— Как ты смотришь еще на одну политически некорректную чашку кофе?

Минутное колебание. Пеллэму показалось, Кэрол была приятно удивлена. Но, возможно, дело было в чем-то другом.

— Ну да, конечно.

— Если ты занята…

— Нет, только дай мне переодеться. Подождешь пару минут? Я весь день таскала коробки, — виновато добавила она, снова стряхивая с рукава соринку.

— Без проблем.

Кэрол исчезла в соседней комнате. Вышедшая оттуда молодая женщина-латиноамериканка кивнула Пеллэму и заняла место за столом.

Кэрол вернулась через несколько минут: свободная зеленая блузка сменила футболку, а черные брюки стрейч — джинсы. На ногах у нее вместо кроссовок появились короткие черные сапожки. Латиноамериканка с удивлением взглянула на этот наряд и пробормотала что-то невнятное в ответ на слова Кэрол о том, что она вернется попозже.

Когда они вышли на улицу, Кэрол спросила:

— Ты ничего не имеешь против того, чтобы заглянуть ко мне домой? Это всего в четырех кварталах отсюда. Я сегодня утром забыла покормить Гомера.

— Кота, боа-констриктора или возлюбленного?

— Сиамского кота. Я назвала его Гомером Симпсоном. Нет-нет, не подумай, эти Симпсоны тут ни при чем.

— На самом деле, я вспомнил одного героя «Дня саранчи», — ответил Пеллэм.

— Вот как? — удивленно спросила Кэрол. — Ты его знаешь?

Пеллэм кивнул.

— Так или иначе, сначала я завела кота, и только потом появился телесериал о Симпсонах. Тогда я пожалела о том, что назвала Гомера так.

Пеллэм ощутил тот самый огонек в груди, который испытываешь, столкнувшись с человеком, разделяющим твое увлечение каким-либо шедевром, известным лишь узкому кругу специалистов. Пеллэм смотрел «День саранчи» двенадцать раз и готов был посмотреть его еще двенадцать. Значит, в Кэрол он нашел родственную душу.

— В этой роли снялся Дональд Сазерленд. Замечательный фильм. Сценарий написал Уолдо Солт.

— Вот как? — удивилась Кэрол. — Оказывается, есть и фильм? А я только читала книгу.

Пеллэм так и не смог осилить книгу. Что ж, получается, у них с Кэрол души — лишь двоюродные родственники. Но и это тоже неплохо.

Они повернули на юг. Улицы были запружены транспортным потоком часа пик. Между старыми грузовичками и легковыми машинами желтели застрявшие такси. Постоянно гудели клаксоны. Жара приводила к тому, что эмоции выплескивались бурлящими гейзерами, и разъяренные водители то и дело показывали друг другу непристойные жесты. Однако, к счастью, ни у кого не было сил, чтобы перейти к делу.

Несмотря на испепеляющий зной, небо оставалось чистым, и перед Пеллэмом и Кэрол бежали их отчетливые тени. В двух кварталах впереди небоскреб Маккенны, поймавший последние лучи заходящего солнца, светился маслянистым столбом из черного дерева. На верхних этажах тут и там рассыпа́лись снопы искр электрической сварки, и казалось, это солнечный свет разбивается о панели черного стекла.

— Тебе удалось отыскать Коркорана? — спросила Кэрол.

— Мы с ним немного потрепались, как любила говорить моя мать.

— И ты остался жив.

— В глубине души Джимми Коркоран очень чувственный и ранимый человек. Просто окружающие его не понимают.

Кэрол рассмеялась.

— Мне кажется, он не имеет к этому никакого отношения, — продолжал Пеллэм. — Я имею в виду, к поджогу.

— Ты действительно считаешь, что старуха-негритянка невиновна?

— Да.

— К несчастью, работая здесь, я успела уяснить, что невиновность еще не гарантирует оправдания. По крайней мере, в Адской кухне.

— Я тоже прихожу к такому же выводу.

Они медленно продвигались по забитой народом Девятой авеню, обходя толпы работников, выплескивающихся на улицу из центрального почтового отделения, универмагов, торгующих уцененными товарами, магазинов комиссионной одежды и дешевых ресторанов. В Лос-Анджелесе в час пик невозможно проехать по улицам; здесь непроходимыми были тротуары.

— А он мне показался сметливым мальчишкой, этот Исмаил, — помолчав, заметила Кэрол. — В нем что-то есть. Какая жалость, что его уже слишком поздно спасать.

— Слишком поздно? — рассмеялся Пеллэм. — Да ему всего десять лет.

— Слишком, слишком, слишком поздно.

— Разве вы не можете найти ему какое-нибудь занятие?

Кэрол, судя по всему, решила, что он шутит, и громко расхохоталась.

— Занятие? Нет, Пеллэм. Никаких занятий, ничего.

Они остановились перед витриной магазина, торгующего экзотическими цыганскими нарядами. Кэрол, облаченная в свободную одежду, скрывающую ее полноту, с тоской посмотрела на тощие манекены. Они пошли дальше.

— Его отец умер или бросил семью, так?

— Умер.

— Ну а мать? Исмаил сказал, что она ширяется. То есть, она принимает «крэк». Других родственников у мальчишки нет. Кроме тебя, его судьба никого не волнует. Вот почему он так к тебе привязался. Но ты не можешь дать ему то, в чем он нуждается. И никто не может. Сейчас уже никто не может. Это невозможно. Исмаил пытается завязать контакты с бандами. Через три года он уже станет мальчиком на побегушках. Через пять будет торговать наркотиками на улицах. Через десять отправится в «Аттику».

Ее цинизм разозлил Пеллэма.

— Не думаю, что его будущее столь беспросветно.