Ждать действительно оставалось недолго. Откуда я это знал? Тоже мне секрет! Все знали, включая царя Симеона. От него же и знали.

Среди многочисленных недостатков царя Симеона было пристрастие к делам колдовским, проистекающее из его малой образованности и долгой жизни в сельской глуши. Полагался он чрезмерно на всякие пророчества и прорицания, выводя из них важнейшие свои решения. Но до поры до времени многое из этого искусно скрывал. К примеру, только в последний год жизни признался он мне, что в начале войны с Баторием были ему видения, возвещающие великие бедствия. И в подтверждение слов своих приводил многие другие знамения и знаки явные, которые все видели и слышали: явление кометы на небе, страшный глас с небес «Бегите, люди русские!», падение оттуда же камня металлического, покрытого таинственными письменами, молния в ясный зимний день, которая попала в палату Грановитую и вызвала там пожар. Комета была, не спорю, ее во многих странах видели, вот и польские паны, на нее глядя, отказывали королю Баторию в субсидиях военных, ожидая от войны будущей всяческих бед и несчастий. И глас был, то в слободе Немецкой наливали бесплатно вино по причине какого-то их праздника. И камень с небес был, я сам в руках его держал, поверхность его была неровной, как будто ржа его поела или огонь пожег, с перепугу и при большом желании можно было разглядеть нечто, на вязь древнюю похожее, но я так думаю, что если бы хотел Господь направить нам сим странным способом послание предостерегающее, то написал бы его кириллицей. А происшествие в Грановитой палате объяснялось совсем просто: то Борис, расшалившись, запустил камень и угодил в горевшую лампу масляную, которая с грохотом упала на пол, масло разлилось и вспыхнуло. Покрывая княжича, слуги выдали Симеону первое, что пришло в голову, — молния-де, сами видели. Симеон ужаснулся, приостановил движение полков и еще больше проникся миролюбием. Вот какие причины ничтожные определяют подчас судьбы державы! Нет, ни в коем случае не призываю я пренебрегать знаками Небес, да и странно было бы слышать такое от меня. Но надобно отличать истинные знамения от ложных и правильно понимать знамения истинные. Вот, к примеру, в тот же год было другое знамение, которое Симеон пропустил, а я отметил, — под Козельском корова принесла теленка с двумя головами. Но я никак не связывал это с войной начинающейся, а ждал иных несчастий. Действительно, не прошло и трех лет, как в том уезде страшная жара спалила всю траву и весь скот пал от бескормицы, потому что одной головы не хватало для добычи пропитания. Вот так-то! Примеров такого рода я могу привести вам тьму, да бумаги жалко.

В последний год жизни пристрастие Симеона к делам колдовским разрослось до размеров необычных. Волхвы по численности уступали лишь лекарям, да и то потому, что изгонялись нещадно после первой же ошибки. Нещадно в самом прямом смысле, ибо законов против волхвов никто не отменял. Озабоченный своим здоровьем, царь более всего желал знать, сколько ему еще суждено прожить. Но волхвы русские — люди тертые и отвечали с твердостью, что в видимом им будущем ничего страшного для Симеона не предвидится. Тут явилась на небе очередная комета, любопытный царь, выйдя на Красное крыльцо дворца, узрел крестообразное знамение точно над собором Михаила Архангела и немедленно вывел из этого, что дни его сочтены. Волхвы, во дворце обретавшиеся, не решились дать точного ответа о количестве этих дней, тогда Симеон приказал Вельскому доставить волхвов из Лапландии, где, по слухам, жили искусные звездочеты. Доставили всех, кого нашли, числом более шестидесяти. Лапландцы — люди дикие и в темноте своей бесстрашные, поколдовав над картами звездными, они назвали во всеуслышание дату точную — марта 18-го.

После этого жизнь в Москве замерла. Закрылись приказы, потому что прожженные дьяки знали, что новая власть непременно отменит все распоряжения старой, ради чего стараться. Посольства, следовавшие с разных сторон в Москву, задержали в пути, ибо никто не желал ехать им навстречу, да и не до них было. Народ простой сидел по домам и предавался мечтам о грядущих милостях и празднествах, пока же в ожидании угощений богатых постился. Купцы, сидя в безлюдных лавках, утешали себя подсчетом будущих барышей от торговли бойкой. Воеводы не командовали, занятые обсуждением возможных назначений и повышений по службе. Стражники царские спали на постах своих, ибо в преддверии неизбежного любое покушение и злодеяние становилось бессмысленным. Священники не молились о здравии царя и готовились к службам заупокойным. Даже бояре усмирили свою вражду и, сходясь в Думе, сидели целыми днями молча, копя силы для недалекой решительной схватки. Все ждали. Все устали ждать.

От постоянных изучающих и просто любопытствующих взглядов даже молодой и здоровый заболел бы, что уж говорить о престарелом Симеоне. Он рассыпался на глазах. Редкие волосы совсем вылезли, глаза гноились и слезились, он спал с лица, так что нечистая, вся в темных пятнах кожа висела складками, но все убывшее сверху скопилось снизу, живот колыхался, как бурдюк, наполненный водой, а чресла распухли так, что мешали при ходьбе.

— Вот ведь наказание! — причитал Симеон.

— По грехам твоим! — ответствовал я ему.

— По грехам! — покорно соглашался Симеон и тут же погружался во всякие воспоминания непристойные, причмокивая и оглядываясь сладострастно вокруг в поисках подходящего движущегося объекта. Вот ведь натура неугомонная!

Наступил день назначенный. С раннего утра потянулись во дворец царский бояре, князья, весь двор и дьяки, одетые по случаю в одежды скорбные. Святителей возглавлял сам митрополит, который сел наготове с дарами святыми близ спальни царской. Пушкари стояли у пушек с фитилями зажженными, а звонари неотрывно дежурили на колокольнях, готовые по первому сигналу наполнить Москву звоном поминальным.

Я и сам вскочил ни свет ни заря и маялся ожиданием, не находя себе никакого занятия. Оттого время тянулось медленно, казалось, что прошло много часов, и я непрестанно задавался вопросами: сколько же можно почивать? А быть может, он уже и не почивает, а того? Но вот прибежал вестник и призвал меня к царю.

Симеон был, на удивление, бодр, боли отпустили его, он даже довольно посмеивался и потирал руки. Пребывая в сем радужном настроении, он приказал Вельскому немедленно сжечь лапландских волхвов, а помощниц их утопить, дабы впредь не смущали народ предсказаниями ложными. Вельский ушел, чтобы сделать необходимые распоряжения, вернувшись же, доложил, что все готово, костры разложены, проруби в Москве-реке прорублены, вот только волхвы просят отсрочки, говоря, что день окончится, только когда сядет солнце.

— И то верно, — сказал Симеон с удивительной для него беспечностью, нисколько не разгневавшись и не убоявшись, — да и костры горящие вечером будут смотреться веселее. Подождем до вечера!

Отдавая дань дню необычному, Симеон изменил привычный порядок и отказался выходить к боярам.

— Надоели они мне до смерти, — проворчал он, — хоть сегодня от них отдохну!

Так и провели мы весь день в узком кругу, были мы с Федором, Богдан Вельский с Дмитрием Годуновым да еще купец английский Джером Горсей, известный вам. Зачем призвал его Симеон, я не знаю, быть может, вместо шута, этот Горсей так забавно коверкал слова русские, говоря даже о вещах, совершенно обыкновенных, что все покатывались со смеху. Мог, впрочем, вставить и дельное замечание, избавляясь волшебным образом от акцента, а еще лучше умел слушать, проявляя ко всему прямо-таки детское любопытство.