Наша учительница, мисс Армстронг, жалела меня – догадывалась, наверное, что происходит. Но в конце концов мои опоздания ее доконали, и она напустилась на меня перед всем классом:

– Смотрите, как важно вышагивает! И ведь не торопится! На целых двадцать минут опоздал. Нет, на полчаса!

Тут я тоже не стерпел, показал пальцем на Одда Гендерсона да как заору:

– Его ругайте! Это он виноват, сукин сын!

Я знал немало ругательств, но сам был потрясен тем, как мои слова прозвенели в ужасной тишине. Мисс Армстронг схватила со стола тяжелую линейку и пошла на меня со словами:

– А ну-ка, вытяните руки, сэр. Ладонями вверх, сэр.

И потом, на глазах у Одда Гендерсона, наблюдавшего за происходящим с кислой улыбочкой, она так отлупила меня линейкой с медным краем, что на ладонях выскочили волдыри и перед глазами все поплыло.

Целой странички убористым шрифтом не хватило бы, чтоб перечислить все хитроумные пытки, каким подвергал меня Одд Гендерсон. Особенно мучительно и неприятно было то, что он как будто ждал от меня чего-то, а я все не оправдывал его ожиданий. Однажды, когда он в очередной раз пригвоздил меня к стене, я не выдержал и прямо спросил, с чего он так на меня взъелся. Одд вдруг отпустил меня и сказал:

– Ты – девчонка! Я из тебя дурь выколачиваю.

В некотором смысле я и был девчонкой. Только он произнес это вслух, как я осознал, что изменить его мнение можно лишь одним способом: самому принять этот факт и до последнего отстаивать свое право оставаться девчонкой.

В уюте и тепле нашей кухни, где Принцесса грызла выкопанную из тайника косточку, а моя подруга возилась с пирогом, бремя нелегких дум об Одде Гендерсоне сваливалось с моих плеч. Но часто, слишком часто мне снились по ночам эти узкие львиные глаза и мерзкий пронзительный шепот, суливший мне жуткие беды.

Спальня мисс Соук была рядом с моей; порой я так кричал во сне, что она просыпалась, приходила и, крепко встряхивая за плечи, выдергивала меня из мучительной гендерсоновской комы.

– Глянь, – говорила она, зажигая лампу, – ты даже Принцессу напугал, вон как дрожит.

Или:

– У тебя жар? Ты мокрый насквозь! Не позвать ли нам доктора Стоуна?

Она, конечно, знала, что я не болен, что у меня неприятности в школе: великое множество раз я жаловался ей на проделки Одда Гендерсона.

Со временем я перестал об этом говорить и полностью закрыл тему, поскольку моя подруга отказывалась верить, что на белом свете может быть такой ужасный человек, каким я рисовал своего обидчика. Свойственная мисс Соук первозданная чистота души, нетронутой жизненным опытом, мешала ей представить себе столь абсолютное и совершенное зло.

– Да брось, – говорила она, растирая мои ледяные ладошки, – он к тебе цепляется, потому что завидует! Ты у нас вон какой умный да красивый.

Или, если льстить не хотелось, рассуждала так:

– Ты, главное, помни, Дружок, что этот мальчик просто ничего не может с собой поделать. Он и сам другого обращения не знал. Всем ребятам Гендерсона досталось с лихвой – пусть скажут спасибо Папаше. Не люблю такое говорить, но вот уж кто бедокур и дурак! Ты ведь знаешь, что дядюшка Б. застал, как он бьет собаку, и тут же самого отстегал? Когда его бросили за решетку, все вздохнули с облегчением. Я помню, какая была Молли Гендерсон до того, как вышла за Папашу. Лет пятнадцать или шестнадцать ей было, и она только что приехала к нам с того берега реки. Устроилась работать к Шадей Денверс, думала портнихой стать. На работу она ходила мимо нашего дома и видела, как я землю копаю, – такая вежливая, благодарная, рыжие волосы огнем горят!.. Бывало, я ей горошка зеленого дам или камелию подарю, так она всегда радовалась и благодарила. А потом начала гулять под ручку с Папашей Гендерсоном – он был куда старше и такой поганец, что пьяный, что трезвый! Ладно, у Господа на все свои причины. Но ведь экая жалость, Молли лет тридцать пять всего, а уже без зубов осталась и за душой ни гроша. Помни об этом, Дружок, и терпи.

Терпи?! Словом, вы поняли, обсуждать с ней Гендерсона было бесполезно. Впрочем, со временем до подруги все же дошло, что дела мои плохи. Осознание пришло тихо, и причиной тому стали вовсе не бессонные ночи и не мои ежеутренние мольбы остаться дома.

Дождливым ноябрьским вечером мы с подругой сидели одни в кухне у остывающей плиты; ужин был давно съеден, посуда вымыта и убрана, а Принцесса храпела в кресле-качалке. Сквозь прерывистый шум дождя до меня доносилось бормотание мисс Соук, однако в мыслях я был далеко – горевал о своей нелегкой участи. Только краем уха я слышал, что моя подруга толкует о Дне благодарения, до которого оставалась еще неделя.

Тети мои так и не вышли замуж (дядюшка Б. почти женился, но невеста вовремя сообразила, что ей придется делить дом с тремя старыми девами, и вернула кольцо), тем не менее у семьи было огромное количество родни в округе: множество кузин, кузенов и еще тетушка, миссис Мэри Тейлор Уилрайт, которой тогда стукнуло сто три года. Поскольку мы жили в самом просторном доме и в самом удобном месте, то на День благодарения вся эта многочисленная родня традиционно приезжала к нам. И хотя едоков редко собиралось меньше тридцати человек, праздник не доставлял нам много хлопот: от нас требовалось только предоставить дом и нафаршировать побольше индюшек. Все остальные угощения привозили гости, и у каждой семьи было свое фирменное блюдо: троюродная сестра Харриет Паркер из Фломатона готовила превосходный фруктовый салат – прозрачные ломтики апельсина со свежей кокосовой стружкой; ее сестра Элис обычно привозила воздушное пюре из батата с изюмом; команда Конклинов (мистер и миссис Конклин с четырьмя красавицами-дочками) славилась изумительными овощными заготовками. Моим любимым лакомством был холодный банановый пудинг, секретный рецепт которого тщательно берегла наша древняя тетушка. Несмотря на почтенный возраст, она была весьма расторопной хозяйкой, но, увы, в 1934 году в возрасте ста пяти лет унесла рецепт пудинга с собой в могилу (между прочим, умерла она не от старости: на пастбище ее боднул и затоптал бык).

Мисс Соук болтала о празднике, а мои мысли тем временем блуждали по лабиринту – смурому и невеселому, как дождливая тьма за окном. Вдруг она стукнула костяшками пальцев по столу.

– Дружок!

– Что?

– Ты меня не слушаешь!

– Извини.

– Я говорю, в этом году нам понадобится пять индюшек. Когда я обсуждала это с дядюшкой Б., он сказал, что убить их должен ты. Убить и выпотрошить.

– Но почему?!

– Говорит, мальчик должен знать, как это делается.

Забоем свиней и птицы у нас занимался дядюшка Б. Для меня всегда было мукой смотреть, как он закалывает борова или сворачивает шею курице. Мисс Соук разделяла мои чувства; мы оба не терпели насилия и, кроме мух, за всю жизнь никого пальцем не тронули. Словом, я был несколько ошарашен, когда она вот так непринужденно передала мне дядюшкино распоряжение.