В сущности, Германия делала все возможное, чтобы остановить сближение СССР с Англией и Францией. Так, 3 августа имперский министр иностранных дел Рибентроп телеграфировал послу в Москве Шуленбургу: «Хорошо известно, что тон нашей прессы в отношении России вот уже пол года совершенно другой. Мне кажется, что пока что русская сторона хочет построить наши отношения по возможности на двух условиях: а) невмешательство во внутренние дела другой страны (…) б) прекращение политики, направленной против жизненных интересов друг друга. (…)»

«Если Москва займет отрицательную позицию, мы будем знать, что происходит и как нам действовать. Если случится обратное, то от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой. (…)

Что касается Польши, то за развивающимися событиями мы следим внимательно и хладнокровно. В случае провокации со стороны Польши мы урегулируем вопрос с Польшей в течение недели. На случай этого я сделал тонкий намек на возможность заключения с Россией соглашения о судьбе Польши». И далее: «В международной политике мы не следуем тактике демократических держав. Мы привыкли строить на солидном фундаменте, не должны платить дань неустойчивому общественному мнению и не хотим никаких сенсаций. Если беседы, подобные нашей, не будут вестись с той степенью секретности, которой они заслуживают, они будут прекращены. Мы не стремимся привлечь к ним внимание. Выбор, как уже говорилось, у Москвы есть».

Гитлер спешил не зря, так как 12 августа 1939 г. в Москве начались переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции.

После изучения справок на членов английской и французской военных миссии (Дракс, Барнетт, Хэйвуд, Думенк, Вален, Вийом), Сталин сразу же обратил внимание на то, что «кроме нескольких генералов в делегациях немало младших офицеров вроде капитана Совиша, капитана Бофра и других».

Иностранная делегация, прибывшая в Россию на тихоходном товарно-пассажирском пароходе «Сити оф Эксетер», имела в качестве основы для переговоров следующую инструкцию: «Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при тех или иных обстоятельствах. Поэтому следует стремиться свести военные соглашения к самым общим формулировкам. Что-нибудь вроде согласованного заявления о политике отвечало бы этой цели». И еще: «Делегация должна вести переговоры очень медленно, следя за ходом политических событий».

У главы советской делегации К. Е. Ворошилова имелись более четкие инструкции политического руководства. Документ назывался «Соображения к переговорам с Англией и Францией». В нем рассматривались пять вариантов, «когда возможно выступление наших сил».

К слову, документ именовал Германию главным агрессором.

Так, СССР был готов выставить против «главного агрессора» 120 пехотных дивизий. От Англии и Франции требовалось выставить 86 пехотных дивизий (для решительного их наступления с 16-го дня мобилизации, самого активного участия в войне Польши, а равно беспрепятственного прохода наших войск через территорию Виленского коридора и Галицию с предоставлением им подвижного состава) — при нападении «главного агрессора» на нас.

«Сталин, раскладывая с Молотовым и Ворошиловым этот политический пасьянс, — писал Волкогонов, — все больше убеждался: Запад не имеет искренних намерений достичь взаимоприемлемого соглашения. И все же Сталин посчитал необходимым еще раз обратиться с конкретным предложением к Англии и Франции о заключении на 5 или 10 лет соглашения с СССР о взаимной помощи, которое предусматривало и военные обязательства. Суть его сводилась к следующему: в случае агрессии против любого из договаривающихся государств (как и восточноевропейских) стороны обязуются прийти ему на помощь. Советский Союз конкретно изложил, о каких странах между Балтийским и Черным морями идет речь. Лондон и Париж долго не давали ответа. Сталин требовал напоминать. Однако на переговоры в Москву прибыли второстепенные лица, не уполномоченные принимать важные решения. Одновременно, и об этом стало известно Сталину, партнеры по переговорам не прекращали своих тайных попыток добиться приемлемого соглашения с Гитлером. В Кремле решили: Англия и Франция просто тянут время в поисках выгодного для себя варианта, без учета интересов СССР».

Д. А. Волкогонов утверждает, что окончательно Сталин поставил крест на трехсторонних переговорах, когда Ворошилов утром 20 августа положил перед ним записку от адмирала Р. Дракса, которого, как и его французского коллегу, просили ускорить ответ на советские предложения.

Глубокой ночью в августе 1942 г. в Кремле Сталин познакомил Черчилля с одним аспектом тогдашней советской позиции: «У нас создалось впечатление, — сказал Сталин, — что правительства Англии и Франции не приняли решения вступить в войну в случае нападения на Польшу, но надеялись, что дипломатические контакты Англии, Франции и России остановят Гитлера. Мы были уверены, что этого не будет». «Сколько дивизий, — спросят Сталин, — Франция выставит против Германии после мобилизации?» Ответом было: «Около сотни». Тогда он спросил: «А сколько дивизий пошлет Англия?» Ему ответили: «Две и еще две позднее». «Ах, две и еще две позднее, — повторил Сталин. — А знаете ли вы, — спросил он, — сколько дивизий мы выставим на германском фронте, если вступим в войну против Германии?» Молчание. «Больше трехсот».

«Сталин не сказал мне, когда и с кем произошел этот разговор. Надо признать, что это была действительно твердая почва», — вспоминал У. Черчилль.

3

Как пишет генерал Волкогонов: «К концу лета 1939 года советским руководителям становилось все более ясно: перед лицом фашистской Германии на западе и милитаристской Японии на востоке СССР рассчитывать не на кого.

У СССР оказался весьма ограниченный выбор. Но его нужно было делать. На него нужно было решиться. Сталин это понял раньше других, хотя и предвидел, что реакция на этот шаг во многих странах будет крайне отрицательной. Будучи прагматиком, он отбросил в этот момент идеологические принципы в сторону».

И действительно, а что оставалось делать в подобной ситуации?

Наверное, многие сегодняшние политики на это могут ответить гораздо быстрее. Но опять-таки, не забывайте, что нельзя подходить к тому времени с мерками сегодняшнего дня, а уж тем более современного менталитета.

«Итак, когда Сталин убедился, что англо-франко-советские переговоры не дают быстрых результатов (а он и не очень верил, что они приведут к положительному решению), „вождь“ вернулся к „германскому варианту“, который настойчиво предлагал Берлин. По его мнению, другого выбора уже не было. В противном случае СССР, как он считал, может столкнуться с широким антисоветским фронтом, что чревато наихудшим. Сталину, попавшему в политический цейтнот, некогда было думать, что скажут об этом шаге потомки, что скажет история. На пороге ее начало. Поэтому его мысль все чаще возвращалась к Берлину», — достаточно аргументировано высказывается на этот счет генерал.

А тем временем 14 августа 1939 г., МИД Германии информировал своего посла в Москве: «Советы заинтересованы в обсуждении отдельных групп вопросов из числа тех, которые уже были подняты». Далее Риббентроп телеграфирует Шуленбургу лично: «Я прошу Вас связаться с господином Молотовым и передать ему следующее: