сделали, и я всё ждал, что небо на меня упадёт. Но ничего не случилось. Наверное, Хезер передумала. – Он посмотрел на Эрика. – Так что у меня не было причин на неё злиться. И в любом случае, я перестал использовать допинг. Она до смерти меня перепугала, и этого оказалось достаточно.

Почему Хезер не сказала тренеру Фрэнки, как клялась поступить? Я попыталась поймать взгляд Каро, но она отказывалась на меня смотреть. Не хватало кусочка паззла.

– Так значит весь этот талант, – сказал Минт, – был из-за допинга, а не ты? Не «гордость Оаху»?

– Клянусь, моя карьера в «НФЛ» – это всё я, – сказал Фрэнки.

– Никто не идеален, – сказал Куп. – Чья бы мычала, да?

– Нет, Минт прав. – Фрэнки посмотрел на море людей. – Я устал притворяться тем, кем не являюсь. Я так много всего сделал просто потому, что не думал, что я достаточно хорош. Пора перестать бояться. Я постараюсь отрастить воображение получше.

Прежде чем кто-то успел что-то ответить или задать ещё вопросы, Фрэнки схватил со стойки в углу платформы микрофон и закрыл глаза – ненадолго, всего на секунду, – а потом открыл их и закричал в микрофон с широченной улыбкой: «С праздником, Дюкет!»

Его голос прозвучал над кампусом, словно глас божий. Толпа взвыла в ответ. Я впилась руками в перила.

– Меня зовут Фрэнки Кекоа, выпуск 2009 года. Для тех, кто не знает – пока я был тут, я привёл нашу команду к участию в четырёх чемпионатах дивизиона.

Все затрясли помпонами и заорали.

– А потом меня позвали в «Сэйнтс».

Топанье и крики сделались громче.

– И ты выиграл Супер Кубок! – закричал кто-то и вокруг него разошёлся смех.

– И я выиграл Супер Кубок, – со смехом согласился Фрэнки. – Может два. Кто знает? Этот год хорошо начался.

Толпа была в восторге. Фрэнки всегда был прирождённым лидером. Огромная личность. Совсем как Хезер.

– Но позвольте мне рассказать вам кое-что о себе, чего вы не знаете.

Моё сердце бешено забилось. Я сдержала позыв броситься на Фрэнки, защитить его.

– Кроме того, что я забил больше всего голов за историю стадиона Кримсон и стал единственным выпускником Дюкета, попавшим в «НФЛ», я, Фрэнки Кекоа, люблю синий цвет.

Все засмеялись над этим ложным выпадом.

– Я люблю хорошие стейки, – продолжил Фрэнки. – Я думаю, что Пасха – самый недооценённый праздник. И я горд тем, что я гей. Так что теперь вы кое-что обо мне знаете.

Было потрясающе смотреть, как сотни человек разом прекратили кричать и замерли.

О господи. Фрэнки каким-то образом удалось ещё больше раздеться на платформе парада. Он стоял, выпрямившись, широко расправив плечи, и вызывающе смотрел на толпу.

Я в отчаянии посмотрела на Купа, будто говоря: «Мы должны что-то сделать».

Куп кивнул с диким взглядом в глазах.

– Эй, я разденусь догола и побегу по кампусу. Прямо сейчас.

– Что? – прошипела Каро.

– Быстро, – прошептала я.

Но вдалеке поднялся странный гром. У меня ушло на это какое-то время, но я всё-таки осознала: это был звук восторга. Крики вокруг нас, со всех сторон, делались всё громче и громче, словно прилив: «Фрэнки. Фрэнки. Фрэнки». Болельщики, стоявшие рядом с нашей платформой, чуть не повалили перила, тряся помпонами. Кто-то закричал: «Мы любим тебя, Фрэнки!»

Парад превратился в свалку.

На нас набросились члены футбольной команды Дюкета: они влезли на платформу сзади, окружили Фрэнки, шлёпали его по рукам и обнимали его, пока не подняли, несмотря на его протесты, в воздух. Фрэнки Кекоа, одетый как король Дюкета, смеялся, сидя на их плечах.

Он это сделал. Фрэнки, всегда такой осторожный, такой тревожный, заново создал образ своей жизни. Я попыталась представить себе, что сказал бы Джек, если увидел бы тут Фрэнки.

Среди всего этого хаоса, закрыв ухо одной рукой от шума, Эрик показал на опустевшую теперь заднюю часть платформы. Я не хотела туда идти, хотела остаться и наслаждаться триумфом Фрэнки, но взгляд Эрика не терпел никаких возражений. Все остальные пошли за ним и собрались вокруг него в тесный кружок, плечом к плечу.

– Я не думаю, что это сделал Фрэнки, – закричала Каро. – Я ему верю.

– Я тоже, – сказала я, бросая взгляд на толпу, которая всё ещё безумствовала, не обращая на нас ни малейшего внимания. Слова Фрэнки не сказать чтобы полностью очистили его репутацию. В конце концов, он может врать; может быть Хезер всё ещё собиралась рассказать его тренеру и он это сделал, чтобы остановить её. Но я была уверена в невиновности Фрэнки. Ещё одно моё инстинктивное чувство.

– Что теперь? – спросил Куп. – Что мы будем делать дальше?

– Я сказал вам, что теория о Фрэнки не совпадает со всеми фактами, – сказал Эрик. – Пора посмотреть на всё остальное. Соединить точки. – Он сунул руку в карман куртки и вытащил три листа белого картона в прозрачных файлах. На каждом из них была аккуратно восстановленная фотография. Три разных фотографии Ист-Хаузской семёрки. Первая – с первого курса, перед «Ист-Хаузом». Вторая – с весенних каникул второго курса, из нашей поездки в Миртл-Бич; на ней все мы были в купальниках, красные от солнечных ожогов.

Последняя была с последнего дня третьего курса. Мы с Купом стояли рядом сзади; я всё ещё помнила как он в последний момент сунул мне в руку свою ладонь – прямо перед тем, как нас сфотографировали. Как я вздрогнула от удивления, но в следующий же момент надела невозмутимую маску. Камера поймала тот самый момент – это долю секунды – когда на моём лице были ясны, как день, все конфликтующие эмоции.

Каждая фотография была порвана на мелкие кусочки, а потом собрана, как паззл. На каждой из них лицо Хезер было яростно зачёркнуто ручкой, так агрессивно, что листок был пробит насквозь: маниакальные концентрические круги, ножеподобные кресты. На последней фотографии штрихи ручкой были настолько сильными, что половины лица Хезер не было вовсе; как раз там, где должна была быть улыбка, была зияющая дыра.

Мир сошёлся на этих яростных отметках, зарезанной чернилами бумаге. Шум толпы отступил, неровные движения платформы отошли на второй план. Моё сердце ушло в пятки. Не может быть.

Эрик поднял фотографии, повернув их так, чтобы мы все могли посмотреть.

– Я начал расследовать дело Хезер через два дня после вашего выпуска. Тогда у меня это не очень хорошо получалось, но я старался.

Я помнила, как Эрик, напряжённый и одинокий, шёл по сцене, чтобы принять диплом Хезер; стук его ботинок по дереву был единственным звуком во внезапно притихшей толпе.

– Я сел в её