– Слабой, неуверенной в себе? – усмехнулась Эмма. – Вы правы, это так.

– Бросьте, слабой я не назвал бы вас даже с закрытыми глазами, – оценивающе глянул на нее Илларионов. – Вы выглядите запутавшейся. Не знающей, куда идти дальше. И очень усталой от всего, во что оказались замешаны.

Эмма резко вскинула голову и уставилась прямо перед собой, ничего не видя от мгновенного шока.

– Ладно, если полиция обратится ко мне, я попробую подтвердить эту чушь, – проговорил Илларионов. – Может, и проглотят. Французские полисье удивительно доверчивы, особенно когда речь идет о загадочной славянской натуре. Неохота им с нами связываться, мы же…

– Подтвердите? Почему? – перебила Эмма.

– Вы сказали, что он пытался мстить мне за отца, – пожал плечами Илларионов. – А я, чтоб вы знали, всегда восхищался Гамлетом. Но при этом никогда не осуждал королеву. Женщина всего лишь приспосабливается к ситуации или приспосабливает ее для своей пользы. Королева выживала как могла, Шекспир слишком сурово наказал бедняжку. Впрочем, он пытался дать ей шанс, ее предупреждали: «Не пей вина, Гертруда!»

Значит, женщина всего лишь приспосабливается к ситуации? Ну-ну.

– Куда мы едем, к вам или ко мне? – спросил Илларионов после недолгого молчания.

– Что?

– А что такого? Нам нужно поговорить. Вы обещали объясниться. Не надейтесь, что я стану выгораживать вашего оболтуса без подробнейшего рассказа о том, как вы меня нашли и как смогли подобраться ко мне так близко.

«Вот этого тебе лучше не знать, твои взгляды на женщин могут этого не выдержать!»

– К вам я не поеду, – глухо сказала Эмма. – Я видела ваш дом, мне там не место.

– Это еще почему? – вскинул брови Илларионов.

– Не того поля ягода. Не впишусь в интерьер. Вот эта ваша рыжая – это да.

– О, так вы и адрес знаете, и Катрин видели! – Илларионов покачал головой. – Далеко забрались. Кстати, Катрин уверена, что волосы у нее золотистые. Хотя, пожалуй, она в самом деле вульгарно-рыжая, как я раньше не замечал? Но зря вы считаете, что не вписались бы в мой интерьер. Впрочем, мое дело предложить. Тогда едем к вам? Какой адрес?

– Рю де Прованс, дом три. Но туда мы тоже не поедем, потому что вы не впишетесь в мой интерьер. О господи!..

Все, сил больше нет. Кураж, который поддерживал ее так долго, внезапно иссяк. Шарик сдулся. На смену напряжению пришла слабость, да такая, что Эмма едва могла дышать. Она устала. Она так устала!..

Она заломила руки.

– Слушайте, да не мучайтесь вы так, – тихо сказал Илларионов. – Позвоните этому вашему придурку, спросите, как он там. Если в самом деле что-то серьезное, я вмешаюсь, пошлю своего адвоката, в конце концов. Ну, хотите?

– У меня нет мобильника, – стыдливо отвела глаза Эмма. – У нас с сыном один на двоих.

– Возьмите мой.

Он протянул что-то сверкающее, серебристое, немыслимое – как раз в стиле его «Порше».

– Я не могу ему позвонить. А вдруг его сейчас допрашивают? Его, конечно, обыскали, отняли портабль. Определится номер, они выйдут на вас. Это покажется подозрительным.

– Неужели? – вскинул брови Илларионов. – Но ведь ваш сын, согласно легенде, мой бодигард? Что подозрительного можно усмотреть в звонке работодателя собственному служивому?

– Вы правы, – пробормотала она, – я позвоню. Нет, лучше вы, я не знаю этой модели. Еще нажму что-нибудь не так, сломаю, потом в жизни не расплачусь. Набирайте: 6-22-01-74-10.

Илларионов притормозил у обочины, набрал номер. Вдруг в салоне раздался перелив звонков.

Проклятье!..

Эмма минуту сидела неподвижно, потом всплеснула руками и сунулась в карман. Выхватила звенящий телефон.

– Боже мой! Я забыла отдать ему мобильник!

– Террористы хреновы, – проворчал Илларионов. – Софьи Перовские! Кибальчичи! Гриневицкие, не побоюсь этого слова! У тех хоть наблюдатели на каждом углу стояли, и когда его императорское величество Александр Николаевич на развод караула ехал, они хоть отмашку друг другу давали, а вы себя даже средствами связи не обеспечили! Да что же я вам такого сделал, что вы на меня охоту устроили – против танка выпустили мальчишку с рогаткой?

Роман, Роман… Его безумные глаза после того, как он узнал, сколь дорого им обошелся этот припадок благородства в той злосчастной маршрутке! Константинов мертв, тайник пропал. Он был одержим желанием найти Илларионова, найти бриллианты. Да что там, это именно он вдохновил Эмму ввязаться во все это. Она предпочла бы спустить дело на тормозах. А потом пошло одно цепляться за другое, она сама увлеклась, и события покатились, как снежный ком, нет, не снежный, как ком мучений, взаимного предательства, измен, ком грязи, и в этой грязи уже не различить света, которым были озарены их отношения раньше. До того момента, как однажды Валерий Констан– тинов…

Эмма всегда уговаривала себя: не думать, не терзаться зря, что сделано, то сделано, что было, то прошло. Но здесь она уже не смогла справиться с собой. Она железная, что ли? Роман уверен, что железная, что все может выдержать, но это не так!

Рыдания сдавили горло так, что она даже дышать не могла, но вот они прорвались мучительными стонами, а из глаз хлынули слезы. Эмма откинулась на спинку сиденья, заломила руки и зашлась в такой истерике, что почти лишилась сознания, перестала отдавать себе отчет, где находится, кто рядом с ней. Она говорила, она что-то рассказывала, пыталась что-то объяснить Илларионову, но по-прежнему на часах стоял этот сторож, этот караульный глубин ее сознания, и напоминал: «Стоп! Об этом – молчи! О главном – молчи! Будь осторожна! Ты одна в этом мире, ты на этой войне одна, ты и артиллерия, и пехота, и авиация, и кавалерия, ты сразу на всех фронтах, и тылов у тебя никаких!»

И от того, что она понимала это, слезы лились еще обильней, и мало, мало утешало то, что эту войну она развязала сама, для собственного удовольствия.

Что посеешь, то и пожнешь.

Научившись ценить и понимать роскошь, начитавшись книг, навострившись как в разговоре, так и в искусстве любви, Ланской так и не воспринял уроков честолюбия, тщеславия, подхалимства и лицемерия, которые щедро пыталось преподать ему придворное общество. Сашеньку нимало не тянуло к делам государственным – понимал, что это не то поприще, на котором ему следует отличаться. В придворные интриги он не ввязывался, никому ничего не обещал и вовсе не пытался хоть как-то использовать то огромное влияние, которое имел на влюбленную Екатерину. Он умудрялся ладить со всеми, ни с кем не враждовать и не ссориться. Даже со скандальным цесаревичем Павлом у него были наилучшие отношения, а великая княгиня Мария Федоровна благоволила к нему, несмотря на свое обостренное благочестие, прежде всего потому, что он был истинным другом ее сыновьям Александру и Константину и забавлялся с ними, как мальчишка, восхищая их поистине Геркулесовой силой.