Вот что тянуло, вот что влекло их с Екатериной друг к другу – оба были людьми без возраста! Вернее сказать, оба обладали редкостным даром мгновенно становиться в тех летах, что и собеседник. Именно поэтому Екатерина могла читать Ланскому рукопись своей «Бабушкиной азбуки», написанной нарочно для внуков, а через несколько минут дурачиться с ним, словно влюбленная девчонка.

Да, она была такой всю жизнь – влюбленной девчонкой, и когда эти двое (а люди, видевшие их вместе, уверяли, что они созданы друг для друга) соединялись, каждому было самое большее по двадцать. И куда в эти минуты девались те тридцать лет, которые разделяли их в глазах людей?

Эту поразительную, эту великую женщину бросали и предавали мужчины, как и всякую другую, самую обыкновенную. В Ланском не было ни намека на склонность к измене или предательству. Он весь принадлежал ей – до вздоха, до трепета сердечного.

Спустя много лет, полюбив Платона Зубова, который причинил ей немало страданий, Екатерина скажет одной из своих придворных дам:

– Не чуднó ли, что любовь до такой степени ставит все с ног на голову? Ты можешь быть лучшей на поприще жизни, властительницей умов, повелительницей чужих судеб, мнить себя всемогущей – и при этом ощущать себя полным ничтожеством оттого, что не в силах прельстить юное существо, которое просто, глупо и убого по сравнению с тобой. Но одной тебе известно, что бы ты отдала за один только взгляд его, исполненный любви! Горше всего сознание собственного бессилия: и прочь не уйти, и не добиться своего…

Александр же Ланской был дорог Екатерине тем, что рядом с ним она никогда не испытывала этого горького сознания собственного бессилия.

Хорошо, она не испытывала. А он?

– Вы в порядке, мсье? – Охранник помог Роману подняться.

Он смотрел безумными глазами. Черт, показалось, что руки выкручивают, а его просто втроем поднимали. Наверное, как только убедятся, что он способен держаться на ногах самостоятельно, сейчас же скрутят, потащат, и придется ему в очередной раз проверять, срабатывают ли тонко придуманные Эммой способы отбрехаться.

– Тот мсье, что уходил с дамой, что-то забыл, поэтому вы так поспешили следом?

Роман зыркнул недоверчиво. Издеваются?

Нет, глаза дружелюбные, чистые-чистые.

Мсье, который уходил с дамой, – это Илларионов, который уходил с Эммой. Вернее, которого уводила Эмма. Она приказала Роману говорить, будто ему что-то там почудилось: что даму тащат в автомобиль силком. А он решил вступиться, благородный герой.

Это она никак ту нижегородскую маршрутку забыть не может. Как будто он и сам сто, нет, тысячу раз не проклял себя за тогдашнюю дурь! Вот, говорят, не делай людям добра, не наживешь себе зла.

– Мне показалось, – деревянным голосом начал Роман, от волнения позабыв половину французских слов. Оно и понятно, в последние дни и ночи он в основном пыхтел да стонал, а это на любом языке звучит одинаково. – Мне показалось…

Он осекся, глядя на короткий складной зонт, который сжимал в руках. Этот зонт с надписью «Добро пожаловать в Париж!» он сегодня утром купил в сувенирной лавочке неподалеку от дома Катрин. Ясное дело, никакого пистолета у него не было, откуда бы его взять, и потом, если попадешься с пистолетом под проверку документов – это верная гибель, всему конец. В два счета выкинут из страны и никогда больше не пустят, а ведь их с Эммой предприятие еще очень далеко от успешного завершения. Какие-то подвижки, конечно, имеются, но уж очень медленно все идет. Не исключено, что Эмма, как всегда, права и сегодня они совершили гигантский скачок, но радоваться рано, ибо цыплят по осени считают.

– Мне показалось, что этот мсье забыл в салоне зонт. Я пошел за ним, хотел отдать, окликал его, но он не отзывался, а шел все быстрее, и я вдруг испугался: что, если это вовсе не зонт, а взрывное устройство? Я ринулся со всех ног, но тут вы побежали за мной, и я упал… А мсье с дамой тем временем уехали.

Роман выговорил это и сам не поверил, что ему удалось так вдохновенно соврать, причем без всякой подсказки со стороны Эммы. Все же он кое-чему научился у нее, не такой уж он мальчонка, который только и держится за ее юбку. Он и сам не промах, в конце концов, с Фанни и Катрин работать приходилось на чистой импровизации!

Конечно, эти парни, секьюрити, смотрели на него как на идиота. Наверное, он и выглядел как идиот: взлохмаченный, потный, руки в земле, глаза на лбу.

– Взрывное устройство? – буркнул один. – Перестаньте. Если этот зонт вам не нужен, выбросьте его в мусорный контейнер. Вряд ли он принадлежал тому мсье. Человек, который ездит на «Порше», не покупает зонтики в сувенирных киосках.

Он был счастлив, когда подошел автолайн: наконец, можно укрыться от этих презрительных взглядов. Что и говорить, отделался он легким испугом.

Ужасно хотелось рассказать о случившемся Эмме, причем как можно скорей. Он привык все и всегда ей рассказывать, вещи интимные, понятно, без особых подробностей, их Эмма знать не желала, и Роман ее вполне понимал. А впрочем, это же работа, это все для дела, ради их собственной пользы. И потом, это был ее план: найти ходы к Илларионову через его любовниц, Роман в данном случае, как и всегда, только исполнитель.

Первым делом в метро Роман купил карту телефонной связи, с трудом отыскал автомат (их теперь в Париже раз-два и обчелся, весь народ обзавелся портаблями) и позвонил Эмме. Ее мобильный оказался выключен.

Роман нахмурился. Когда они сегодня ночью торопливо обсуждали план действий на Лонгшамп, программой минимум было втереться в доверие к Илларионову. Эмма должна была спасти его от «покушения», однако Роман не успел спросить, как она объяснит причину покушения – это раз и свою осведомленность – это два. В ночном телефонном разговоре было не до деталей, главное – согласовать свои и Эммины действия в этом спонтанно родившемся плане, который показался Роману хоть и рискованным, но перспективным. И вот теперь он вдруг осознал, что эти самые детали, на которых он не стал особенно зацикливаться, и были самым существенным. Видимо, Эмма сказала Илларионову что-то столь убедительное, что он безоговорочно поверил и безропотно убрался с ней из салона.

Но что она могла ему сказать? Эмма, конечно, величайшая выдумщица, ей в голову приходят самые невероятные вещи, но Илларионова на басни не купишь, по морде видно…

Он взглянул на часы. Ого, уже почти шесть. Надо возвращаться к Катрин, Эмма строго-настрого велела быть с этой дамой пока как можно обходительнее. Возвращаться пора, но неохота: Катрин – взбалмошная стерва. Это вам не миролюбивая, по уши влюбленная Фанни, которая была счастлива самим фактом существования Романа в ее жизни.

Если честно, он не очень-то лукавил, когда говорил, мол, жалеет, что опоздал родиться. Вернее, рановато она родилась, вот что! Была бы она его ровесницей, лучшей жены и представить трудно. Верная, преданная, готовая все простить, принимающая его таким, какой есть, – для нее Роман всегда был бы лучшим, самым любимым. Другое дело, что такая идеальная супруга ему быстро надоела бы, потому что человек, который знает, что такое соль и перец, едва ли сможет есть одну пресную пищу. А если и сможет, с души воротить будет.