– Кости ломит, ноги затекают… – продолжал домовой. – Не видать ничего. Не слыхать ничего. Сижу за пазухой. А тут жилье роскошное, – он дернул за складки на спине куклы. Расправил их и вдруг неуловимо быстрым движением забрался внутрь. Только голову оставил. – Никитша куклу к седлу приторочит – я все видеть и слышать буду. Следить буду. Подскажу человечку, если вдруг что неладное…

Подмигнул и скрылся, а Никита провалился в глубокий сон без сновидений.

Когда Гладила потряс парня за плечо, он уже не спал. Находился на грани между сном и бодрствованием. Слышал скрип снега под валенками купца, потрескивание поленьев и волчий вой.

– Они что, всю ночь так? – кивнул Никита на лес, вскочив на ноги. Накинул поверх кольчуги, которую в этот раз не снимал на ночь, полушубок, быстро перепоясался ремнем, заткнул за него течи.

И вдруг застыл, заметив, что кукла лежит совсем не там, где он ее оставил с вечера.

«Неужто домовой, и правда, решил в ней путешествовать? Вот выдумщик! Даром что несколько сотен зим прожил!»

– А всю ночь! – озабоченно сказал Гладила.

– Чего? – не понял Никита.

– Волки всю ночь.

– Что волки всю ночь?

– Да выли же! – взмахнул рукой купец. – Ты же сам спрашивал!

– Да? Точно, – кивнул парень. – Спрашивал. Так, говоришь, всю ночь?

– Знаешь что? – рассердился смолянин. – Может, ты и боец хоть куда, и братьев-князей московских доверенный человек, а голову мне морочить не моги! Я спать хочу, а твой черед у костра сторожить. Все! – Он развернулся и, отойдя к своим саням, полез под медвежью полсть.

Никита вздохнул, пожалев, что вот так вот, невольно, обидел хорошего человека. Потом, присев на корточки, поворошил палкой угли костра, подернувшиеся уже несмелым пеплом. Набрал побольше воздуха в грудь. Дунул.

Взлетели искры, заплясали алыми светлячками в морозной ночи и потухли.

Парень передвинул бревнышки, лежащие поперек костра, чтобы огню было чего грызть. Еще подул.

В темноте испуганно всхрапывали лошади. Вполголоса переговаривались родичи Добряна.

Внимательно оглядевшись – а все ли в порядке? – Никита убрал куклу, ставшую новым жильем дедушки, под овчину, еще хранящую тепло его тела.

Чем бы заняться, коль сон все равно прогнал?

Да чем еще может заняться ученик мастера, желающий достичь уровня учителя?

Никита сбросил полушубок, несколько раз присел, взмахнул руками, разминая плечи.

А потом пошел по кругу внутри кольца из саней.

Удар левой ногой, удар правой!

Удары руками поочередно!

Прыжок с разворотом и удар пяткой!

Кувырок, уход в сторону у самой земли. Подсечка!

И снова удар, удар ногой, уход, отбив…

Почувствовав, что разогрелся достаточно, парень выхватил течи, крутанул их в пальцах и пошел дальше уже с оружием.

Он протыкал невидимого противника, ловил его клинок «рогами» трезубцев, полосовал косыми и поперечными ударами, бил круглыми навершиями эфеса.

Так он упражнялся, пока от спины не повалил пар.

«Пожалуй, достаточно, – решил ученик Горазда. – С мечом вечером позанимаюсь».

Он сунул течи за пояс и принялся плавными движениями успокаивать дыхание – не хватает еще остыть и свалиться с горячкой.

Вдох. Выдох.

Стойка Медведя перетекает в стойку Журавля. Журавль сменяется Оленем, а Олень – Обезьяной.

Что собой представляет последний зверь, Никита представлял смутно, зная о нем лишь из рассказов учителя. Вроде бы похож на человека, только маленький, уродливый, мохнатый и с хвостом. Хорошо, что без рогов, а то вышел бы самый настоящий черт, как его богомазы малюют. Но на удивленные расспросы Никиты Горазд пояснял, что в земле Чинь и южнее ее обезьяна – зверь такой же обычный, как в наших лесах заяц. Бывают обезьяны поменьше – они могут раскачиваться на ветках, зацепившись хвостом. Бывают побольше – они бегают по земле, как собаки, сбиваются в огромные стаи и на окраинах городов подбирают отбросы. А далеко-далеко на юге есть обезьяны бесхвостые, но сам Горазд о таких только слышал.

– Здорово у тебя получается, – отвлек парня негромкий голос.

Вилкас? Точно. Он.

Литвин приподнялся на локте и с восхищением смотрел, как Никита повторяет уроки старого бойца.

– Тебе-то что за дело? – От смущения парень ответил довольно грубо. Подхватил со снега полушубок, накинул на плечи. Уселся у костра.

– Да никакого, – пробормотал Вилкас. – Красиво просто. Выучка чувствуется.

Он выкарабкался из-под шкуры, которой укрывался, напялил на голову любимую шапку. Подсел к Никите:

– Я глядел, как брат Жоффрей с мечом управляется, – и половины твоей красоты нет. Будто дрова рубит.

– Ну да! – недоверчиво протянул парень.

– Я смотрел. Он частенько за меч берется, когда думает, что его никто не видит.

– Правильно. Тут сосредоточение нужно.

– Может быть. Я сам не дурак булавой помахать. И против брата Жоффрея выйти не побоюсь. Щит с мечом против щита с булавой. В конном бою с копьем я ему не противник, насадит, как куренка на вертел… А пешими очень даже пободался бы. Но вот против тебя не пошел бы.

– Что так? – прищурился Никита.

– Быстрый ты и гибкий. Ужом вьешься, вербой гнешься. Порхаешь, как мотылек, а жалишь…

– Хватит меня хвалить, а то захвалишь до смерти!

– Э, нет! Тебя перехвалить трудно. Только не пойму – откуда такое умение? Брат Жоффрей против сарацин воевал, в Эпире[102]с разбойниками морскими сражался, в Далмации опять же не тишь да гладь… А ведь он в подметки тебе не годится! А ты молодой… Не, хоть убей, не понимаю я, где ты мог выучиться? Чтобы так драться! Хоть с оружием, хоть без…

– Не видал ты моего учителя, – вздохнул Никита. – Да и не увидишь уже.

– Что так?

– Умер он…

– Прости.

– Да ладно… Вот кто был настоящими мастером, так это учитель.

– Ну, ты тоже – не промах.

– Это тебе так кажется. Был бы дядька Горазд сейчас здесь, он бы нашел за что меня отругать. Мне, понимаешь ли, Волчок, еще учиться и учиться.

Они замолчали. Никита вспоминал учителя, его едкие, но мудрые замечания. О чем думал литвин, осталось неизвестным.

– Не спите? – спросил Добрян, появляясь из темноты.

– Не спим, – отвечал Никита. – Сторожим вроде как.