Агент закладывает шашки, поджигает огнепроводный шнур и бежит к «Морану». Передаю ему пулемет, газ – на полный, разбег – взлет. В этот раз при посадке не разворачивался, делаю это сейчас. Место закладки фугаса выдают черные комья выброшенной земли. Интересно, шнур будет долго гореть? Над ниткой дороги вспухает черный гриб. Есть! Летят в сторону шпалы, обломки рельсов, земля, а сам мост слетел с опоры. Звук взрыва перекрывает рев мотора. Получи, фашист, гранату!

Снова лечу «компасом Кагановича». Из-за большой высоты кажется, что аппарат застыл в воздухе – скорость у нас сродни автомобильной. Однако постепенно, но пейзаж меняется. Вот и линия фронта показалась…

По фюзеляжу будто топором саданули. Твою мать! Черная тень взмывает сбоку. «Фоккер», тот самый – черный корпус и герб сбоку. Нас опять заметили и вызвали истребитель. «Фоккер» выписывает вираж, заходя на боевой курс. Прошляпили! Пока я привычно смотрел вверх и по сторонам, ганс подкрался снизу и сзади. Володя его бы углядел, но Володя в госпитале. Вместо него – диверсант. Опытный, смелый, но не летчик.

Оглядываюсь – агента не видно. Убит или ранен, в данный момент нам без разницы. Мы пропали – наш «Моран» практически безоружен. Черный барон это прекрасно понимает, потому не спешит добивать. Занимает место сбоку, летим крыло к крылу. Немец энергично показывает рукой вниз – садись! Куда, мол, тебе теперь? Подчинишься – будешь жить! Почетный плен, баланда в лагере. До 1918 года, когда начнется обмен пленными, времени много, занятие найдется. Например, языкознание. Тухачевский учил французский в немецком плену, преподавал ему никому еще не известный пленный по фамилии де Голль. Может, и нам попробовать? Киваю немцу: «Согласен!» Он ухмыляется: «Правильное решение!» Рано радуешься! Жди меня, и я вернусь! Только очень жди…

Перегрузка вжимает меня в сиденье. Пикирую под большим углом. Аппарат весь трясется. Сейчас у него отвалятся крылья, после чего удар – и все! Солдатик Петров миссию закончил…

Каким-то чудом «Моран» не разваливается. Выравниваю аппарат, веду его почти над самой землей. «Моран» летит неуверенно, как-то боком, но летит. Смотрю вверх – немца не видно. В своей черной раскраске «Фоккер» был бы хорошо виден снизу. Русские самолеты с недавних пор красят в серебристый цвет – на фоне снега заметить сложно.

Проскакиваю передний край. От неожиданности немцы даже не стреляют. Наши спохватились, вижу дымки выстрелов, я ведь лечу со стороны немцев, но и наши уже опоздали. Верчу головой – черного барона нет. Или потерял меня из-за неожиданного маневра, или, что более вероятно, побоялся преследовать. Это наша территория. Я лечу низко, почти на бреющем, ему тоже надо спуститься. На такой высоте пехотное оружие становится эффективным.

Крылья «Морана» нехорошо вибрируют, кое-где обшивка треснула, похоже, аппарат отлетался. И я вместе с ним. Снижаю скорость до минимально возможной. Сесть невозможно – под крылом леса, надо тянуть к аэродрому. Тяну, сжав зубы. На крылья не смотрю. Если отвалятся, сразу пойму, а в полете их не приклеить.

Местечко, в котором расквартирован отряд, показывается неожиданно. Я лечу слишком низко, чтоб увидеть заранее. Осторожно доворачиваю аппарат и плавно-плавно иду на посадку. Лыжи касаются плотного снега, и в этот миг срывает левое крыло – оно держалось только подъемной силой. Крыло повисает на расчалках, задевает за снег, аппарат тянет в сторону. Изо всех сил выравниваю. Выключаю мотор и слышу громкий треск – отвалилось, повиснув на тросах верхнего «кабана», второе крыло. «Моран» накреняется и падает на бок. Меня выбрасывает на снег. Падаю и качусь в сторону – придавит! Аппарат, вернее то, что от него осталось, бороздит снег еще несколько метров и замирает. Поднимаюсь, иду к темному вороху одежды – штабс-капитана тоже выбросило. Переворачиваю тело – мертв, причем давно – лоб у него ледяной. На животе и груди выходные отверстия пуль – немец стрелял снизу вверх. Пули прошили фюзеляж, а потом стрелка. Он и понять ничего не успел. Вчера жал мне руку, благодарил за спасение. Смелый был мужик.

От аэродромных строений ко мне бегут люди. Встаю, тыльной стороной перчатки вытираю заслезившиеся глаза. На летном поле ветрено, вышибает влагу. Еще не то подумают.

Кончается март, а вместе с ним – и Нарочанская операция русской армии. Наступление провалилось, войска возвращаются на прежние позиции. Все дни, пока позволяла погода, мы летали на разведку и бомбардировку. У меня новый аппарат, разбитый «Моран» разобран на запчасти. Летнабом у меня Зенько, он вернулся как раз к наступлению. Воевать с Николаем Александровичем одно удовольствие: он опытен, хладнокровен и внимателен в воздухе. Как-то «Фоккер», другой, без герба, попытался зайти нам в хвост. Зенько встретил его пулеметной очередью, «Фоккер» повернул, в этот миг на него свалился «Ньюпор» Рапоты. Стреляя в упор, Сергей убил летчика; «Фоккер» долго падал, кружась, как лист, в плоском штопоре. Сергей оказался рядом не случайно. «Мораны» летают на боевые задания в сопровождении истребителей – потери научили нас осторожности.

Весна превратила аэродром в болото – полеты невозможны. К тому же кончились бензин и масло. Горючего для аппаратов постоянно не хватает, мы сожгли весь запас, теперь загораем. Не в буквальном смысле, конечно, дни стоят ненастные и холодные.

Ольгу зачисли на военную службу, она щеголяет в мундире вольноопределяющегося. Воинское звание – рядовой. Чистый погон с эмблемой-«уточкой», по краям – трехцветный гарусный шнур. Форму пришлось укоротить и ушить, Ольга сделала это сама. Хуже с сапогами. В армии плохо с обувью, а тут еще крохотный размер. Зимой Ольга ходила в валенках, только недавно ей сшили сапожки. В мундире она похожа на сына полка – маленькая, худенькая, бледная. Птенец… Нахальный и язвительный галчонок.

За дело Ольга взялась рьяно. Навестила казарму нижних чинов, пересмотрела постели, заставила раздеться солдат. Итоги удручающие: соломенные матрасы кишат клопами, платяная вошь в рубахах солдат жиреет и размножается, нижнее белье – грязное, форма – засаленная. У многих солдат одна пара белья, в чистое не переодеться. Ольга не жалеет язвительных слов, сопровождающий нас Карачун краснеет и бледнеет. Он охотно указал бы галчонку место, но боится Егорова. Карачун сопит и записывает замечания – ему исправлять.

Питается Ольга из солдатской кухни, в первый же день приносит мне котелок. Внутри какая-то густая, коричневая бурда.

– Попробуйте, господин прапорщик! – говорит язвительно.

Пробую. Какое странное варево из капусты, крупы и картошки. Картошка явно мерзлая – вкус у пищи мерзко-сладкий. Свиньям и то лучше готовят! Есть невозможно!

– Многие не едят! – подтверждает Ольга. – Обходятся сухарями и кипятком. Чаю – и того не дают! Людям каши не варят! Как без горячего в морозы?

Питание не моя забота, я заведую обозом. Это грузовики, а также все, что разбирается и грузится в машины. Однако мне стыдно. Офицерам бурду не варят, у них своя кухня. Недостаток продовольствия сказался на офицерском столе, но все ж не настолько. Велю позвать Карачуна.