В один из дней Ольга выходит к столу загадочная.

– Какое сегодня число? – спрашивает торжественно.

– Четырнадцатое апреля, – отвечаем в голос.

– Вам, господин прапорщик, это о чем-либо говорит?

Пожимаю плечами.

– Помнится, год тому, в госпитале, я призвала к порядку одного офицера, – она смеется.

– Точно! – Сергей хлопает себя по лбу. – Мы с Павлом в этот день познакомились! Он оправился от контузии, можно сказать, заново родился!

У женщин удивительная память на даты. Я здесь уже год. Давненько…

– Предлагаю отметить событие!

Они смотрят встревоженно. Прапорщик полезет за бутылкой и станет глушить водку. Прапорщик не настолько глуп.

– Созовем гостей! Всех летчиков!

Предложение принимается. Иду созывать, Ольга, Сергей и Нетребка с Марией хлопочут об остальном. На приглашения откликаются дружно: не один я маюсь бездельем. «Ваню-Васю» привожу под конвоем. Ребята стесняются: в отряде недавно, за одним столом с героями… Это мне решать, кому быть за столом, в своем доме я хозяин. Увидев парочку, Сергей одобрительно кивает. Мы вместе воюем, стреляют в нас одинаково, почему одни наслаждаются обществом женщины, а другим заказано?

Приходят Турлак, Зенько и Егоров. При виде «Вани-Васи» Турлак морщится, но мнения благоразумно не высказывает. Зенько и Егоров здороваются с ребятами за руку.

На столе непритязательная закуска: соленые огурцы, квашеная капуста, колбаса, вареная говядина и пирожки. Мария печет пирожки изумительно. Начинка простая: капуста или картошка, но пирожки тают во рту. Пшеничную муку в местечке достать трудно, стоит она дорого, но для нас слово «дорого» не существует.

Ольга принарядилась: на ней синее платье с кружевами. Сорок дней траура истекли, не попрекнут. Зенько принес бутылку вина и конфеты – он галантный кавалер. С вина и начинаем. Пьем его из чашек, бокалов нет. Нетребка расставляет граненые стопки – это для водки. Стопки достались от прежних хозяев, они разные по цвету и вместимости. Это не страшно: жидкость в них одинаковая. За мое второе рождение выпили, внимание переключается на хозяйку. Ольгу засыпают комплиментами. Особенно велеречив Зенько: он шляхтич и умеет говорить. Мы слышим о прекрасном цветке, распустившем свой бутон над обожженной войною землей. Одним своим видом цветок вдохновляет воинов. Воины не пожалеют жизней, дабы защитить цветок от супостата. Когда цветок слегка зачах, все переживали и молились за его выздоровление. Слава Всевышнему, что цветок оправился. Прапорщик, ясен пень, здесь абсолютно ни при чем. Зенько щелкает каблуками и опрокидывает стопку. Вместо закуси целует ручку хозяйки, всем своим видом показывая, какое это несравнимое удовольствие.

Идея понравилась, к Ольге выстраивается очередь. Под шумок новорожденный прапорщик успевает себе трижды налить. Под огурчик с капусткой – я предпочитаю русскую кухню. Ручками пусть закусывают еще не резанные большевиками буржуи. Сергей заметил и смеется. Подмигиваю – жизнь хороша!

Ольга раскраснелась, улыбается. Она принимает комплименты всерьез. Зря! Как говорил наш комбат: «В армии и метла красавица!» И добавлял, указывая на контрактниц в камуфляже: «Никто из них не станет Голенищевым-Кутузовым! Зато никто не останется просто Голенищевой…»

Ольгу просят спеть. На стене висит гитара; я раздобыл ее по просьбе кузины. На грифе красуется бант – кузина повязала. Еще б кружавчики с оборочками… Ольга для приличия ломается и берет гитару.

Голос ее не плох, а вот исполнение… В это время обожают аффектацию и манерность. «Утро туманное, утро седое», «Гори, гори, моя звезда», «Не искушай меня без нужды» – все славные, русские романсы, только петь их нужно без завываний. Тем не менее слушатели в восторге. Они аплодируют и целуют Ольге ручку. По-моему, им главное – повод…

Гости расходятся за полночь. Они жмут мне руку и целуют ручку барышне. Странно, что не путают, какую руку надо пожать без поцелуя, сегодня мы хороши. Я от количества выпитого, они от качества закуски: за столом надо есть, а не целовать ручки. Гости благодарят за чудный вечер, в этом я с ними солидарен: вечер удался.

Нетребка прибирает со стола, я курю на крыльце. В доме и без того не продохнуть. Ольга открывает двери – проветрить. Сердитый взгляд… В чем дело? Бросаю окурок, возвращаюсь под кров. Нетребка снес посуду в сени, Мария завтра помоет, и удаляется. Ольга смотрит в упор. Чем я провинился?

– Зачем столько пил?!

Здрасьте! Я один?

– Они комплименты говорили, ручку целовали, а ты? Не мог сказать приятное кузине?

Терпеть не могу семейные сцены! Но сегодня я добрый.

– К вам было не подступиться, Ольга Матвеевна! Я не знал, что сегодня соревнование: «Кто похвалит меня лучше всех, тот получит сладкую конфету!» Кстати, вот и она! – Беру с тарелки шоколадную конфету, разворачиваю.

– Не заслужил! – Она подскакивает, выхватывает конфету.

Женщин нельзя много хвалить: теряют разум. Для приведения в чувство рекомендовано физическое воздействие. Но это как-нибудь потом, не хочется портить вечер.

– Что сделать этому фанту, Ольга Матвеевна? Прочитать стишок, станцевать лезгинку или спеть серенаду?

– Серенаду! – Она вот-вот рассмеется.

– Печальную?

– Непременно! – Она подает гитару.

Первым делом снимаю мерзкий бант – я не пою под аккомпанемент кружавчиков. Быстро подстраиваю струны. Глаза у нее почти на лбу – думала, что шучу. На память приходят другие глаза: серые, в опахале пушистых ресниц…

Зацелована, околдована,

С ветром в поле когда-то обвенчана,

Вся ты словно в оковы закована,

Драгоценная моя женщина!

У Липы оковы самые прочные – золотые. Хотя внешне – всего лишь колечко на безымянном пальце…

Не веселая, не печальная,

Словно с темного неба сошедшая,

Ты и песнь моя обручальная,

И звезда моя сумасшедшая.

Говорят, умалишенные счастливы в своих мирах. Подтверждаю. Жаль, что меня излечили.

Я склонюсь над твоими коленями,

Обниму их с неистовой силою,

И слезами и стихотвореньями

Обожгу тебя, горькую, милую.

Крепче следовало обнимать, господин прапорщик! Теперь поздно.

Отвори мне лицо полуночное,

Дай войти в эти очи тяжелые,

В эти черные брови восточные,

В эти руки твои полуголые.

Что прибавится – не убавится,

Что не сбудется – позабудется…

Отчего же ты плачешь, красавица?

Или это мне только чудится?[1]