Я сказала девчатам, что в эту ночь весь полк пойдет в наступление.

– Не будьте трусами! Не становитесь предателями! Помните, что сами согласились показать пример воинской дисциплины лодырям в армии. Я знаю, что вы рождены для славы. Страна пристально следит за тем, как вы поведете за собой весь фронт. Положитесь на Господа, и Он поможет нам спасти Родину…

Стоявших рядом мужчин я призвала к полному взаимопониманию и поддержке. Так как на этом участке фронта только что побывал Керенский, солдаты все еще находились под влиянием его пылких призывов защищать страну и свободу. Они живо откликнулись на мое обращение, обещая действовать сообща в ожидаемом наступлении. На землю опустилась тьма, нарушаемая время от времени вспышками разрывов. Нас ждала как никогда трудная ночь.

Артиллерия грохотала громче обычного, когда мы, вытянувшись в цепочку, осторожно пробирались по соединительной траншее к передней линии огня. Остальные подразделения полка продвигались на передовую по другим ходам сообщения. Уже тогда несколько солдат были убиты, многие получили ранения; среди последних оказались и несколько моих девушек.

От командующего 10-й армией генерала Валуева пришел приказ нашему корпусу начать наступление в 3 часа утра 8 июля. Батальон занял участок в передней линии окопов, поддерживаемый с флангов другими ротами. Я находилась на крайнем правом фланге позиции батальона. На крайнем левом был капитан Петров, один из наших инструкторов. Мой адъютант поручик Филиппов остался в центре. Между ним и мной в цепи девушек на одинаковом расстоянии поставили двух офицеров. Таким же образом была построена линия в промежутке между поручиком Филипповым и капитаном Петровым. Мы ждали сигнала к атаке.

Ночь прошла в сильном напряжении. Когда подошел назначенный час, до меня стали доходить странные донесения. Офицеры встревожились. Они почувствовали некоторое беспокойство среди солдат и засомневались в том, что они вообще пойдут в наступление.

Часы показывали три часа утра. Полковник дал сигнал к атаке. Но солдаты справа от меня и слева от капитана Петрова не двигались. Они засомневались в правильности принятого решения. Трусы!

– За что мы должны умирать? – спрашивали одни.

– Что толку в этом наступлении? – вторили им другие.

– Может быть, лучше вообще не идти в атаку, – в нерешительности говорили третьи.

– Правильно. Сначала надо разобраться, нужно ли вообще это наступление, – толковали солдаты в остальных ротах.

Полковник, ротные командиры и некоторые солдаты посмелее пытались убедить полк начать атаку. Между тем светало, начинался день. Время не ждало. Нерешительность отмечалась и в других полках корпуса. Солдаты, почувствовавшие было прилив мужества под влиянием речей Керенского, теперь, когда дело дошло да решительного наступления, растерялись и струсили. Мой батальон застрял в траншее из-за малодушия солдат на обоих наших флангах. Складывалась нетерпимая, недопустимая и нелепая ситуация.

Лучи восходящего солнца осветили несуразнейшую картину: весь армейский корпус обсуждал приказ своего командира о наступлении. Четыре часа утра. Споры все разгорались. Солнце поднялось еще выше. Утренний туман почти рассеялся. Артиллерийский огонь ослабевал. А обсуждение не стихало. Пять утра. Германцы пришли в замешательство и никак не могли понять, будут русские наступать или нет. И весь тот боевой дух, который накопился в батальоне за прошедшую ночь, улетучивался, уступая место физической усталости. А солдаты продолжали спорить, начинать ли атаку!

Была дорога каждая секунда. «Если бы только они отважились наступать, – думала я, – даже сейчас еще не поздно». Но минуты превращались в часы, а решение так и не принималось. Дискуссия продолжалась и в шесть, и в семь часов. День был потерян. И пожалуй, потеряно все. Кровь кипела от негодования при виде абсурдности и глупости происходящего. Подлые трусы и предатели! Они только делали вид, что заинтересованы в наступлении, считая благоразумным не спорить по существу, как будто неделями раньше не обсуждали этот вопрос до хрипоты. Они оказались настоящими трусами, скрывавшими свой страх в потоках пустой болтовни.

Артиллерии было приказано продолжать обстрел. И весь день пушки палили, а солдаты вели свои споры. Было стыдно и унизительно: ведь эти же самые солдаты клялись воинской честью, что пойдут в атаку! А теперь страх за собственную шкуру охватил их сердца и души. Полдень застал солдат в самом разгаре словопрений. В ближнем тылу шли митинги, произносились речи. И более глупых, более пустых доводов нельзя было придумать. В утеху себе они все повторяли и повторяли, запинаясь, одни и те же избитые туманные фразы, лживость которых уже давно стала очевидной. И в общем-то, теряли время, впадая из-за своего малодушия во все большие сомнения и нерешительность.

День клонился к вечеру. Но солдаты так и не пришли к какому-то окончательному решению. И тогда около семидесяти пяти офицеров во главе с подполковником Ивановым пришли ко мне с просьбой разрешить им влиться в строй батальона для совместной атаки. За ними последовали около трехсот наиболее здравомыслящих и храбрых солдат полка. Таким образом, численность батальона возросла до тысячи человек. Я предложила подполковнику Иванову принять командование как старшему по званию, но он отказался.

У каждого из офицеров была винтовка. Цепь построили так, что мужчины и женщины чередовались в ней и каждую женщину прикрывали с обеих сторон мужчины. Офицеров, а их насчитывалось теперь около сотни, поставили на равном расстоянии друг от друга по цепи.

Мы решили наступать, чтобы пристыдить солдат, и полагали, что они не дадут нам погибнуть на ничейной земле. Все хорошо понимали ответственность принятого решения. Не было никакой уверенности в том, что солдаты не оставят нас на произвол судьбы, разве только надеялись, что такое чудовищное предательство просто невозможно. Кроме того, что-то нужно было предпринимать. Необходимо было начинать наступление, и поскорее. Фронт быстро разваливался, становился неуправляемым и слабым.

Подполковник Иванов доложил командованию по телефону о решении батальона. Это была отчаянная игра, и каждый из нас понимал всю серьезность положения. Солдаты на обоих флангах нашего батальона издевались над нами.

– Ха-ха! Вот это наступление – бабы и офицеры! – зубоскалили они.

– Они нас просто дурачат! Где это видано, чтоб офицеры ходили в атаку, как солдаты, с винтовками в руках?

– Поглядим, как бабенки побегут! – выдал какой-то парень под общий хохот собравшихся.

Мы скрежетали от ярости зубами, но сдерживали себя, чтобы не отвечать им. Ведь мы все еще надеялись на этих людей. Верили, что солдаты последуют за нами, и потому не хотели восстанавливать их против себя.

Наконец был дан сигнал к атаке. Мы перекрестились и, сжимая винтовки, выскочили из окопов и бросились вперед под губительным огнем пулеметов и артиллерии, готовые отдать жизнь за Отечество и свободу. Мои отважные девчонки, воодушевленные присутствием мужчин в своих рядах, упорно шли под градом пуль навстречу врагу.