Где же справедливость? Где солдатское братство? Где мужество и порядочность?

– Как вы можете бросать на верную погибель ваших боевых соратников и этих отважных женщин? – обращался к ним командир корпуса. – Где же ваши честь, совесть и чувство товарищества?

Офицеры просили, умоляли солдат идти вперед, по мере того как наши призывы о помощи становились все более настойчивыми. Но их слова не находили отклика в солдатских массах. Солдаты заявили, что в случае атаки германцев будут защищать свои позиции, но в наступательной операции участвовать не станут.

В этих безнадежных обстоятельствах, когда я металась от одной позиции к другой, подставляя себя под пули в надежде, что меня убьют и не придется видеть крушения своего дела, я натолкнулась на парочку, прятавшуюся за стволом дерева. Это была девчонка из моего батальона и какой-то солдат. Они занимались любовью!

Гнусная сцена возмутила меня даже больше, чем неторопливость 9-го корпуса, обрекшего нас на гибель. Этого было достаточно, чтобы сойти с ума. Рассудок отказывался воспринимать такое в тот момент, когда нас, как крыс, загнали в капкан врага. Во мне все бурлило. Вихрем налетела я на эту парочку и проткнула девку штыком. А солдат бросился наутек, прежде чем я сумела его прикончить, и скрылся.

Поскольку не было никаких надежд на скорое окончание дебатов в 9-м корпусе, командир приказал нам отступать. Однако оторваться от германцев незамеченными было довольно трудной задачей. Я приказала сначала одной группе отойти назад и остановиться неподалеку, затем тот же маневр проделала вторая группа, а за ней и третья, пока мы не добрались почти до опушки леса. Перенос позиции – длительная и рискованная операция, чреватая неожиданностями, но все прошло гладко, и у нас появилась надежда на спасение.

Наконец наши группы сомкнули свои ряды, и мы уже приготовились к решающему броску, как вдруг почти одновременно с обоих флангов на нас обрушились громкие победные крики: «Ура!» Мы были наполовину окружены! Еще четверть часа – и мы в ловушке. Нельзя было терять ни минуты. И я приказала всем отступать – спасаться кто как может.

Германская артиллерия усилила огонь, а вражеские винтовки косили наши ряды с обоих флангов. Я пробежала, вероятно, несколько сотен шагов, когда рядом со мной с ужасающим грохотом разорвался снаряд, и я потеряла сознание. Поручик Филиппов видел, как я падала, подбежал ко мне, поднял и потащил на себе под губительным огнем через германские позиции и то открытое пространство, которое до нашего наступления было ничейной землей, прямо к русским окопам.

А тем временем 9-й корпус все еще митинговал. Но спор уж слишком затянулся. Когда запыхавшиеся от бега, грязные, забрызганные кровью уцелевшие солдаты батальона один за другим ввалились в наши окопы, стало ясно, что дальнейшие дебаты излишни. Наступление полностью провалилось. Германцы без всякого сопротивления с нашей стороны заняли свои прежние позиции и рубежи, завоеванные нами ценой больших потерь. В строю батальона осталось всего двести женщин.

Я пришла в сознание в госпитале в тылу. В результате тяжелой контузии от разрыва снаряда у меня нарушился слух, и, хотя я понимала то, что говорили, сама ничего сказать не могла. Меня отправили в Петроград, и там на вокзале мне устроила встречу группа высокопоставленных лиц, включая многих дам – патронесс моего батальона и нескольких армейских офицеров из высших чинов. Керенский прислал своего адъютанта. Генерал Васильковский, сменивший Половцева на посту командующего Петроградским военным округом, также был среди встречавших. Меня осыпали цветами и поцелуями. Но на все приветствия я не могла ответить ни единым звуком и только неподвижно лежала на носилках.

Меня отвезли в госпиталь, где поместили в просторной светлой палате. Вскоре пожаловал и сам Керенский. Он поцеловал меня в лоб и подарил красивый букет цветов. Затем сказал несколько слов, извиняясь за те волнения, которые он доставил мне во время спора по поводу введения системы комитетов в батальоне, и похвалил за храбрость. Он заявил, что я показала замечательный пример мужчинам на всем фронте. И, наконец, пригласил зайти к нему, как только поправлюсь.

На следующий день меня навестил председатель Государственной думы Родзянко. Он был в очень подавленном настроении и пессимистично оценивал ситуацию в стране.

– Россия гибнет, – сказал он, – и нет никакого спасения для нее в будущем. Керенский слишком полагается на свою личную власть и совершенно не видит, что творится вокруг него. Генерал Корнилов просил Керенского дать ему полномочия восстановить дисциплину в армии, но тот отказал, заявив, что сам сможет этого добиться.

Пока я лежала в госпитале, с фронта приехал делегат и привез мне благодарственное письмо от комитета солдатских депутатов моего корпуса. Выяснилось, что два дня спустя после моего ранения комитет, в состав которого обычно входили наиболее здравомыслящие солдаты, собрался и целый вечер обдумывал, как лучше всего наградить меня за участие в наступлении. Была принята резолюция, в которой выражались похвала и благодарность за то, что я проявила храбрость и возглавила атаку, завершившуюся захватом в плен двух тысяч германцев. Благодарственное письмо, фактически воспроизводившее текст резолюции, было подписано членами комитета корпуса. Впоследствии эти солдаты, вероятно, все отдали бы за то, чтобы взять обратно свои подписи, ибо глубоко сожалели, что от имени всего корпуса, уже тогда проникнутого большевистским духом, воздали честь мне, непримиримому врагу германцев.

Я узнала, что поручик Филиппов возглавил батальон, собрав оставшихся в живых из тех частей и подразделений, к которым они прибились во время и после нашего отступления. Однако он не остался с батальоном, а перевелся в какой-то авиационный отряд на юге, после того как переформировал остатки моей части. Мне сообщили также, что командир корпуса рекомендовал наградить меня Георгиевским крестом.

Прошла еще неделя, прежде чем я вновь обрела способность говорить и двигаться, хотя последствия контузии давали о себе знать еще несколько недель. Одна моя приятельница сообщила, что ожидается приезд генерала Корнилова в Петроград и что у него с Керенским весьма натянутые отношения из-за различий в подходе к вопросу о восстановлении дисциплины в армии. Я позвонила в Зимний, прося о встрече. Адъютант военного министра доложил о моей просьбе Керенскому. Министр сказал, что может принять меня немедленно и пришлет за мной автомобиль.

Керенский тепло принял меня, поздравил с выздоровлением и спросил, как я думаю, почему солдаты сначала не пошли в атаку. Я подробно рассказала ему о неудавшемся наступлении, в котором принимала участие, о том, как солдаты часами и даже сутками обсуждали на митингах вопрос, идти в наступление или нет. Я излагала только факты, приведенные выше. Керенский был потрясен. В заключение я сказала:

– Вы теперь видите сами, что солдатские комитеты занимаются только говорильней, бесконечной говорильней. А армия, которая только болтает, уже не способна воевать. Чтобы спасти фронт, нужно упразднить комитеты и ввести строгую дисциплину. Мне кажется, генерал Корнилов способен выполнить эту задачу. Я верю в него. Еще не все потеряно. Русскую армию можно возродить, но только железной рукой. А у Корнилова именно такая рука. Так почему бы не дать ему право употребить власть?