Керенский в целом согласился со мной.

– Но, – сказал он, – Корнилов хочет восстановить старый режим. Он может воспользоваться данной ему властью и вновь посадить царя на трон.

Я прямо заявила, что не могу в это поверить. Керенский возразил, заметив, что у него есть достаточные основания полагать, что Корнилов хочет реставрировать монархию.

– Если я вас не убедил, – продолжал Керенский, – поезжайте в Генеральный штаб, поговорите с Корниловым, разузнайте, каковы его намерения, и доложите мне обо всем.

Я тут же сообразила, что Керенский просил меня выступить в качестве его секретного агента, и заинтересовалась предложением. В голове все время вертелся вопрос: «А что, если Керенский прав и Корнилов действительно хочет вернуть царя?»

Страна находилась в тяжелом положении, но я со страхом думала о том, что может возвратиться царизм. И если Корнилов за старый режим, значит, он враг народа и Керенский был прав, когда не решался облечь генерала верховной властью. Поэтому я приняла предложение Керенского.

Встревоженная мыслью о важности поручения, я решила пойти к Родзянко, которого считала своим лучшим другом, и посоветоваться с ним. Когда я поведала ему о разговоре с Керенским, он сказал:

– Это все старые штучки Керенского – подозревать каждого в приверженности старому режиму. Я не думаю, что Корнилов за восстановление монархии. Он честный, искренний человек. Но раз у вас есть сомнения, поезжайте. А давайте-ка поедем к нему вместе. Но не для того, чтобы шпионить, а чтобы сказать ему все прямо.

Мы сели в поезд, направлявшийся к месту расположения Генерального штаба, и по приезде были сразу приняты Корниловым. Я откровенно рассказала ему о том, какой разговор состоялся у меня с Керенским два дня назад. Корнилов побагровел, вскочил и, быстро расхаживая по кабинету, стал гневно выкрикивать:

– Негодяй! Выскочка! Клянусь честью старого солдата, что я не желаю восстановления царизма. Я люблю русского мужика, как и любого другого гражданина моей страны. Мы вместе воевали и прекрасно понимаем друг друга. Если бы мне только дали полномочия, я быстро восстановил бы дисциплину в армии, наказав при необходимости несколько полков. Я смог бы организовать наступление за несколько недель, разгромить германцев и уже в этом году заключить с ними мир. А он ведет страну к гибели, подлец!

Корнилов выпаливал слова, словно наносил удары кинжалом. Было очевидно, что они идут из глубины души. Его волнение было неподдельным. Он продолжал в ярости мерить шагами комнату, рассуждая о неизбежности крушения фронта, если не будут безотлагательно приняты необходимые меры.

– Идиот! Он же не понимает, что его дни сочтены. В армии быстро распространяется большевизм, и уже недалек тот день, когда он сметет и его. Сегодня он позволяет Ленину беспрепятственно вести пропаганду в армии, а завтра Ленин получит его голову и все рухнет.

Мы вышли от Корнилова, и я должна была решить, докладывать все это Керенскому или нет. Признаюсь, что испытала некоторое чувство стыда, когда подумала о том, как выполнила его поручение. Поэтому я попросила Родзянко рассказать Керенскому об отношении Корнилова к вопросу о восстановлении монархии, а сама села в поезд, идущий в Москву, где меня пригласили провести смотр женского батальона, организованного по тому же образцу, что и мой. Уже много таких батальонов формировалось по всей России.

Когда я приехала в казармы и увидела полторы тысячи девушек московского батальона, то чуть не упала в обморок от их внешнего вида. Почти все они были накрашены и одеты не по форме – кто во что горазд, носили туфли и модные чулочки и вели себя фривольно. Вокруг вертелось много солдат, и их обращение с девушками было возмутительным.

– Это что у вас здесь такое, – закричала я в отчаянии, – дом терпимости? Вы же позорите армию! Я бы немедленно распустила ваш батальон, и, поверьте, постараюсь, чтобы вас не отправляли на фронт!

Разразилась буря протестов.

– Ах вот как! Это что ж такое – назад к старому режиму? – завопило сразу несколько возмущенных голосов.

– О чем это она? О дисциплине? Опять муштра? Да как она смеет так с нами разговаривать? – кричали другие.

Вмиг я оказалась в тесном окружении толпы озлобленных солдат, угрожавших мне расправой. Сопровождавший меня офицер, по-видимому, знал настрой этой толпы и понял, какую опасность я на себя навлекла. Он быстро позвонил генералу Верховскому, командующему Московским военным округом, который был чрезвычайно популярен в войсках.

Тем временем мой провожатый делал все, что в его силах, успокаивая негодовавшую толпу, которая вскоре разрослась до тысячи человек. Кольцо окружения сжималось все больше и больше, и я уже готовилась прочитать последнюю молитву. Один грубиян пнул меня ногой, и я упала. Другой каблуком сапога надавил мне на спину. Еще минута, и я стала бы жертвой самосуда. Но Господь миловал: Верховский прибыл вовремя. Решительные действия генерала заставили толпу расступиться. Он что-то сказал солдатам, и его слова произвели магическое действие. Я была спасена.

Из Москвы я отправилась на фронт, и, когда мои девушки увидели меня, радость была всеобщей.

– Наш начальник вернулся! – пели они хором и танцевали вокруг меня.

В мое отсутствие им приходилось туго, но, к сожалению, я с ними не долго оставалась. Уже в день моего прибытия вечером пришла телеграмма от генерала Корнилова с требованием немедленно явиться в штаб армии. Я без промедления выехала и встретилась там с главнокомандующим и Родзянко. Мы все втроем отправились в Петроград, к Керенскому. Это было накануне большого Государственного совещания в Москве, которое открылось 28 июля.

Во время поездки Корнилов рассказывал о своем детстве. Он родился в Монголии в семье русского отца и матери-монголки. Условия жизни в Центральной Азии пятьдесят лет назад были такими, что приходилось свыкаться с любыми тяготами. Именно там Корнилов воспитал в себе презрение к опасности и развил страсть к приключениям. Отец дал ему хорошее образование, поскольку был состоятельным человеком. Сам он, кажется, занимался торговлей скотом в приграничных районах, но, благодаря своим незаурядным способностям и невероятному упорству, достиг высокого положения. Не столько по книгам, сколько в результате общения с самыми разными людьми он научился говорить на десятке местных языков и наречий. Короче говоря, Корнилов не был аристократом ни по происхождению, ни по воспитанию. Знание людей и военного искусства он приобрел исходя из собственного жизненного опыта. Он умел находить общий язык и с крестьянином, и с рабочим. Будучи сам отчаянно храбрым, Корнилов любил русского солдата-крестьянина за его презрение к смерти.

По прибытии в Петроград мы все трое отправились в Зимний дворец. Корнилов вошел в кабинет Керенского первым, оставив нас в приемной. Ждать пришлось довольно долго. Корнилов оставался с Керенским при закрытых дверях целых два часа, и до нашего слуха доносились отголоски той бури, которая разразилась в кабинете Керенского. Когда главнокомандующий наконец вышел, его лицо пылало.