Операцию назначили на раннее утро, и мы привезли Дану в больницу к семи часам. Однако из-за плотного графика прооперировали ее лишь в полдень. Этот день стал самым долгим днем в нашей жизни.

Врач вышел к нам в семь вечера и сказал, что операция прошла успешно. Удалили большую часть опухоли – всю удалить не получилось: она уходила в глубь мозга и к тому же располагалась рядом с отделами, отвечающими за жизненно важные функции организма. Если убрать ее всю, Дана может стать овощем. Врач довольно долго объяснял нам это, однако мы попросили уточнений – сколько осталось опухоли, где она находится и чем это грозит Дане в долгосрочной перспективе. Как мы уже поняли, операции на мозге не всегда проходят так, как запланировано.

– Когда она оправится от операции, ей придется начать противосудорожное лечение и пройти курс радиотерапии, – сказал врач. – Будем надеяться, это уничтожит то, что осталось от опухоли.

– А если нет? Что тогда? Снова операция?

Врач покачал головой.

– Будем надеяться, радиотерапия поможет. Как я уже сказал, я не смогу удалить оставшиеся части опухоли, не причинив девушке вреда.

– Каковы ее шансы на излечение? Она выздоровеет?

– Зависит от вида опухоли. Мы сделали биопсию для исследования. Некоторые опухоли чувствительнее к излучению, чем другие. Некоторые растут быстро, другие медленно. Нужно дождаться результатов анализа. Если эта опухоль окажется чувствительной к излучению, то оно поможет.

– Значит, Дана сможет вести нормальный образ жизни?

– По большей части, – поколебавшись, ответил врач и замолчал. Однако заметив, что мы ждем пояснений, добавил: – Во время противосудорожного лечения нельзя беременеть, иначе у ребенка могут быть врожденные пороки развития…

Врач замялся, и мы с Микой переглянулись, уже догадываясь, что услышим дальше.

– Скорее всего у нее никогда не будет детей, – наконец сказал он.

– Когда можно ее увидеть?

– Завтра. Сейчас она спит, ей нужно отдохнуть.

Ночь я провел в гостиничном номере, смотря в потолок и вспоминая наш с Даной давний разговор в день нашего рождения.

– Я хочу выйти замуж и родить детей, – сказала тогда сестра.

– И все? – спросил я.

– Да. Это все, чего я хочу в жизни…

Воспоминание чуть не разбило мне сердце.

* * *

Голова сестры была плотно забинтована. Большую часть нашего визита она проспала, а когда проснулась, выглядела заторможенной: рассеянный взгляд, медленные движения.

– Все… прошло… нормально? – запинаясь, прошептала она.

– Просто замечательно, малышка, – ответил Мика.

– Хорошо…

– Я люблю тебя, малышка, – сказал я.

– Я тоже… люблю вас… обоих…

И она снова заснула.

Через неделю пришли результаты биопсии. У сестры в мозгу оказалось три вида раковых клеток: олигодендроглиома, астроцитома и мультиформная глиобластома – все из разряда быстрорастущих опухолей, чьи метастазы вытягиваются, как паучьи лапы, и все они малочувствительны к радио– и химиотерапии. Один факт засел у нас в голове: через пять лет из тех, у кого диагностировали мультиформную глиобластому, в живых остается лишь два процента больных.

Сестре в то время было всего двадцать шесть.

* * *

Через три дня, когда Дану выписали из больницы, я вернулся в Северную Каролину. Сестре назначили радиотерапию и противосудорожное лечение. Испытывая вину за то, что я не рядом с ней, я погрузился в работу.

Однако жизнь продолжалась, и появлялись новые источники стресса. Новый начальник тут же завалил меня работой. Мы с Кэт купили свой первый дом. За три месяца столько всего произошло: переезд, смена работы, покупка и ремонт дома, беспокойство за сестру…

И это было еще не все. Отец с трудом перенес известие о диагнозе Даны, а мой переезд в Северную Каролину лишь подогрел его гнев и чувство вины. Я вновь стал громоотводом для его злости и беспомощности. Когда я рассказал ему о покупке дома, он сухо сообщил мне, чтобы я не рассчитывал на финансовую помощь. Когда он звонил, то разговаривал только с моей женой. Я стоял рядом, желая пообщаться с отцом.

– Здесь Ник, хочешь поговорить с ним? – спрашивала Кэти и после долгой паузы отвечала: – Ладно, тогда до свидания. Мы тебя любим. – И тихо вешала трубку.

– Он не захотел общаться со мной? – спрашивал я.

– Дело не в тебе, просто он напуган, – шептала Кэти, обнимая меня.

Зато с Даной отец держался молодцом. Он возил ее по врачам, и в апреле, когда началась радиотерапия, она переехала в его дом. От лечения Дана чувствовала слабость и тошноту, ее волосы поредели, но голос по телефону звучал бодро. Оптимистка по натуре, моя сестра знала, что все будет хорошо.

– Я молюсь, Ник, – однажды сказала она. – И уверена, что это помогает. Я буквально ощущаю, как опухоли умирают, и представляю, как они кричат в агонии.

– Наверняка так и есть. Ты молодая и сильная.

– Помолишься за меня?

– Могла бы и не спрашивать. Я молюсь за тебя каждый день.

– Спасибо.

– Как отец?

– Прекрасно. Не представляешь, как сильно он мне помогает. Он готовит мне суп и даже принес телевизор с пультом, чтобы я лишний раз не вставала.

– Рад слышать.

– А ты как поживаешь? Что интересного в твоей жизни?

Я колебался, не желая отвечать. Как я скажу ей это? Впрочем, рано или поздно она все равно узнает.

– Ну, мы недавно обнаружили, что Кэт снова беременна. Ребенок должен родиться в сентябре.

Дана долго молчала.

– Замечательно, я рада за вас, – наконец ответила она подавленно.

– Ты сказал ей? – спросил меня Мика несколько минут спустя – я позвонил ему сразу после разговора с Даной.

– Да, сказал.

– Как она это восприняла?

– Почти так, как ожидалось.

– Ужасно, правда? Дана могла бы стать великолепной матерью. Она похожа на нашу маму.

Я промолчал. Что тут скажешь?

– Я думал о тебе и о том, как все потом происходило, – сказал Мика.

– О чем ты?

– О взлетах и падениях. Сначала ты женился и был на седьмом небе от счастья. Шесть недель спустя умерла мама, и ниже падать было просто некуда. Кэт впервые забеременела, а потом потеряла ребенка. Вы с Кэт решили переехать и начать новую жизнь, а месяцем позже у Даны случился приступ и выяснилось, что у нее опухоль мозга. Потом Кэт снова забеременела, и в то же самое время мы узнали, что Дана не сможет иметь детей и проживет не больше пяти лет. Мы словно на «русских горках», то вверх, то вниз. А у тебя самые высокие взлеты и самые низкие падения.