Роман, озаглавленный «Дневник памяти», был отправлен издателям в четверг и пятницу. В понедельник я выслушал запись на автоответчике – мой литературный агент просила перезвонить ей. Время приближалось к обеду, и я готовился к демонстрации фармацевтической продукции в одном из врачебных кабинетов. Я все разложил и дожидался, когда врачи закончат прием пациентов, чтобы рассказать им об эффективности антибиотиков и гипотензивных средств фирмы «Ледерле».

Я позвонил агенту прямо из кабинета, по одному из местных телефонов, и она сразу же перешла к главному.

– Есть предложение от «Уорнер букс»! – слегка задыхаясь, выпалила она.

– Какое?

– Они готовы предложить тебе за книгу миллион долларов!

Я моргнул и крепче прижал трубку к уху. Решив, что неправильно расслышал, я попросил агента повторить сказанное. Она повторила, и я опустился на стул – ноги не держали меня.

Вот так, меньше, чем за два месяца до своего тридцатилетия, я одним махом стал миллионером.

Как я должен был отреагировать в подобной ситуации? Я не знал. Не знала и Кэти. И хотя я заставил агента повторить сумму даже не два, а три раза, я все равно не был уверен, что правильно расслышал ее. Несколько минут спустя мы с Терезой Парк снова поговорили, и она сказала, что сделка состоялась.

Я немедленно позвонил Кэт; ее не оказалось дома. Мика был где-то за городом и к телефону не подходил. Не отозвалась и Дана. Отец тоже. Я горел желанием поделиться с кем-нибудь из родных фантастической новостью, но тут начали собираться врачи. Несмотря на потрясение, я кое-как взял себя в руки и поговорил с ними о лекарствах.

Позже я дозвонился до Кэт. Новость ее ошеломила.

– Быть того не может! – воскликнула жена с нью-гэмпширским акцентом – он всегда появляется в ее речи, когда она волнуется.

– Может!

Даже отец, когда я сообщил ему новость, искренне обрадовался за меня. После разговора с ним я весь вечер общался с различными родственниками. Мика оказался почти в самом конце списка и довольно долго молчал, переваривая известие.

– Шутишь! – наконец сказал он.

– Невероятно, правда?

– Миллион долларов? За книгу, которую написал ты?

– Что, не верится?

– Прямо сейчас – нет, дай мне время. – Он шумно задышал в телефонную трубку. – Это… невероятно… – пробормотал он и снова умолк.

Братская любовь не давала нам полного иммунитета к родственной ревности. Даже после того, как мы окончили учебу, Мика всегда больше преуспевал в любой работе, чем я. Мы оба знали: он старший, и потому более успешен во всем – ну, кроме учебы и бега.

Все же брат подавил ревность, и его следующие слова значили для меня больше, чем то, что сказали мне остальные:

– Я горжусь тобой, братишка. Ты молодец.

– Спасибо, Мика.

– И еще кое-что…

– Что?

– Ты должен помочь мне понять, как я могу заработать свой миллион. Ты заработал свой – полагаю, я теперь должен сделать то же самое.

* * *

Несмотря на головокружительный гонорар, я продолжал работать фармацевтическим представителем. Я не знал, как будет продаваться изданная книга и смогу ли я написать еще одну. Мы с Кэт относились к нежданной удаче, как к случайному выигрышу в лотерее. Мы выплатили кредит банку, купили подержанный «форд-эксплорер», новое обручальное кольцо для Кэт – и на этом остановились. Годы, прожитые в бедности, научили нас быть крайне осторожными. Мы решили распределить деньги на три части: на выплату долгов банку, на университетское образование детей и на пенсию.

В общем, ноябрь и декабрь выдались волнующими. Столько всего нового: книжный клуб и право издания книги за границей, продажа права на экранизацию книги «Нью-Лайн синема», даже процесс редактирования – каждый день приносил что-то новое, волнующее, и я делился всем этим с женой.

Помимо разговоров о работе жизнь шла заведенным порядком. Мы отпраздновали День благодарения, отпраздновали Рождество… Обследования Даны опять ничего не показали – уже третий год, – и она позвонила мне на наш общий день рождения и спела поздравительную песню. Отец встречался все с той же женщиной и неплохо с ней ладил.

В январе 1996 года – Майлзу было четыре с половиной, а Райану два с половиной – мы пошли к врачу: нужно было подготовить Майлза к тонзиллэктомии, назначенной на следующий день. Пока врач разговаривал с Майлзом, Райан спокойно стоял между Кэт и мной. Консультация оказалась краткой, затем врач повернулся к Райану и спросил его о чем-то. Сын промолчал.

Ни меня, ни Кэт это не удивило. Мы объяснили врачу, что сын еще не научился говорить, и он кивнул. Однако перед нашим уходом попросил на пару минут оставить его наедине с Райаном. Мы, не задумываясь, согласились – решили, что врач даст ему леденец или покажет какие-нибудь приборы в кабинете. Тем не менее они пробыли в кабинете почти десять минут. Когда врач наконец вывел Райана, его лицо выглядело озабоченным.

– Что случилось? – встревожился я.

Я хорошо знал этого врача, я месяцами звонил ему, как фармацевтический представитель и считал его другом.

– Я кое-что проверил… – Врач глубоко вздохнул, посмотрел на Райана, потом снова на нас и медленно сказал: – Похоже, что Райан – аутист.

Райан – аутист?..

Мы с Кэт уставились на врача. От волнения у меня подвело живот и перехватило дыхание, жена побледнела.

Райан с отрешенным видом стоял рядом. Мы знали, что он не может говорить, мы даже позаботились сообщить об этом педиатру, однако сами себя успокоили. «Нужно время, – было сказано нам. – Все будет хорошо».

Аутист?

Я до сих пор считаю, что это одно из самых страшных слов, которое могут услышать родители о своем ребенке. Мы с Кэт знали об аутизме – кто ж не видел фильм «Человек дождя», не читал об аутизме в журналах, не видел передач по телевизору? Я посмотрел на Райана. Неужели это относится и к нему? Нашему сыну? Нашему малышу?

Нет, тут же решил я, врач ошибается. Райан не аутист. Не может быть. Он здоров. Я не верю. Не могу поверить…

Однако в глубине души я знал, что с сыном не все в порядке. Мы с Кэти давно об этом знали, только не представляли, что все настолько серьезно. Господи, только не это…

– Что вы… имеете в виду? – запинаясь, спросил я.

– Это нарушение в…

– Я знаю, что такое аутизм. Но почему? Как вы…

Врач терпеливо объяснил, почему он пришел к такому выводу. Отсутствие зрительного контакта. Недостаточное понимание. Неумение говорить. Слишком сильная концентрация на цветных предметах. Нарушения моторики.

Я слушал врача, и голова шла кругом. Мы это замечали – ведь мы знали своего сына, – вот только не понимали, что это значит.