– А я думала, Вася… – И уже совсем глупо добавила: – Сын мой… С дровами должен был воротиться…

Без труда Саид уловил и смущение женщины, и тревогу, и неумелую ложь: не Васю ждала она.

– Я войду, – сказал он нерешительно. – Можно?

Все так же стоя на пороге и заслоняя собой горницу, женщина ответила:

– Зачем? Я мужиков не принимаю.

Снова он услышал лишь испуг, теперь явный испуг и даже растерянность.

– Я войду! – повторил Саид и шагнул на женщину, заставил ее посторониться, прижать себя к косяку. И тут, в тусклом свете сумерек, еще бросавших белизну снежного поля в окна, увидел молодое лицо хозяйки. Глаза увидел большие с горящими белками.

В горнице было тепло, и он снял ушанку, расстегнул шинель.

– Зачем? – снова спросила женщина, не протестуя, а лишь упрямо повторяя запрет.

– Надо, Зоя, – добро сказал Саид, желая подчеркнуть этим свои мирные намерения.

– Меня зовут Зося…

– Я буду звать Зоя. Ведь это все равно для вас.

Она пожала плечами и затворила дверь.

– Накиньте крючок! – попросил он, продолжая стягивать с себя шинель. – Больше никто не придет.

Снова испуг оцепенил ее, и она застыла у двери.

– Или вы кого-нибудь ждете?

Неуверенно она произнесла:

– Нет… никого.

– А сына Васю?

– Вася постучит, если поспеет дотемна… А больше никого.

Ее пугала и смущала настойчивость офицера. Он снял шинель и бросил ее на спинку кровати. То, что бросил, было естественно, – вешалки не водились в хате, а вот почему разделся! Кто приходил за самогоном, тот не раздевался, да и дальше порога вообще не ступал. Кто намеревался скоротать вечерок у одинокой женщины, не лез нахалом, а предупреждал заранее. Что надо этому?

– Можно присесть? – спросил Саид.

Она помешкала.

– Коли вошли, садитесь… Только у меня самогону нет.

– Нет сегодня?

– Нет, – не вдумываясь в слова, ответила хозяйка. – Не водится…

– Обойдемся, – кивнул Саид. Ему действительно не нужен был самогон, просто хотел еще раз уличить хозяйку во лжи. Она лгала и делала это неумело. – Я по делу… Нужно поговорить с нами наедине и чтобы никто не помешал… Даже Вася.

– А что Вася?

– Ничего. Существует вообще Вася-то, сын ваш?

Она промолчала. Подошла к печке, ярко топившейся и бросавшей сноп желто-красных отблесков на белый некрашеный пол, и взяла с приступка коптилку – маленький пузырек не то с керосином, не то с маслом.

– Я засветлю, – сказала Зося. Лучинкой перенесла огонь из печки на коптилку, подожгла тонкий тряпичный фитилек. Руки у нее тряслись, как у старухи, и лучинка плясала, и пузырек качался. Гость явно беспокоил хозяйку. И это удивляло Саида: не один раз, надо полагать, к ней заглядывали солдаты и офицеры в форме СС, привыкнуть должна была к ним, к этой кокарде с белым черепом и перекрещенными костями. Правда, легионеры дали понять Саиду, когда он расспрашивал их о хозяйке крайней хаты, что сидит эта баба неспроста в деревне – кроме солдат батальона наведываются к ней будто бы и партизаны. Никто не видел, но подозрение есть, а, как говорят, дыма без огня не бывает, существует, видно, тропка от леса до ее домика.

Зося прошла к окну и поставила коптилку на подоконник. Кажется, отсюда шире освещалась комната, пламя, боясь морозного дыхания окна, гнулось, и свет метался по потолку и стенам.

– Мне свет не нужен, – заметил Саид. Она, опустив пузырек, все еще стояла около окна и испуганно глядела на гостя. До того испуганно, что страх, даже в полусвете, ясно угадывался на ее лице. Как неловко ведет игру, подумал Саид, из рук вон плохо. Неужели не могли подыскать для такой ответственной роли кого-нибудь посмышленее, смелее? Он поднялся со скамейки и тоже подошел к окну. Зося подумала, что гость тронет ее или хотя бы попытается тронуть, и инстинктивно сплела руки на груди, прижалась к стене. Гость не тронул. Глянул в окно, за которым уже ничего не было, кроме темноты и метельной пыли, ударявшейся о стекло. Взял коптилку и переставил в угол, на шкаф, в глухое место.

Зося следила за этим движением гостя с тревогой уличенного в преступлении человека. Она хотела спросить, зачем он переставил коптилку, но по тому, как уверенно и настойчиво действовал гость, поняла, – спрашивать не следует. Ему все ведомо, даже мысли ее, незатейливые, наивные мысли.

– Я же сказал, нам надо поговорить наедине, без посторонних.

Испуг перешел в отчаяние. У стены, все так же держа руку на вороте кофточки, Зося заплакала. «А, черт, – рассердился Саид. – Неужели женщины не способны иначе выражать свои чувства!» Неделю назад ему пришлось наблюдать подобную же сцену в лесу, у Берлинер ринга. Не слишком ли частые повторы!

Плакала Зося тихо и как-то скучно, не вызывая у Саида жалости. И плакала, видимо, с досады, от сознания собственной неумелости и неловкости. Слезы были скупыми, и она не вытирала их. Розоватые от огня крупные росинки путались где-то на ресницах, трепыхали, но не падали. От этого глаза Зоси, широко раскрытые, казались прозрачными и бездумными, как у ребенка, – одно огорчение, и только.

Саид сел на скамейку, притуленную к стене, оказался рядом с Зосей. И от соседства с хозяйкой ему стало легче и проще.

– Его убил капитан? – спросил он участливо, даже с каким-то притаенным сожалением и вроде продолжая давно начатый разговор.

И Зося почувствовала участие, кивнула. Не задумываясь, кивнула.

– Давно? – снова полюбопытствовал Саид.

– Уже месяц скоро…

Он что-то прикидывал в уме, молчал, а Зося, не ожидая новых вопросов, подчиняясь ей одной лишь ведомой закономерности, вдруг принялась рассказывать:

– Шел ночью, в недозволенное время, – им, солдатам, не положено отлучаться после сумерек, вот и выстрелили… Я сидела за спицами, слышу – бах! И еще – бах! Не испугалась, часто стреляют тут, когда надо и когда не надо. Вяжу себе, жду… И не дождалась. Потом утром уже соседка Степанида говорит: «А твоего-то убили…» Вот…

Она повторяла не раз уже сказанное и даже кем-то уточненное.

– Плакала? – без интереса задал вопрос Саид. Хотя в этом и был для него смысл.

Зося кивнула. Не сразу, правда, а когда вспомнила – плакала на самом деле или нет. Не плакала, наверное, подумал Саид, а если и плакала, то вот так, скучно, от досады или отчаяния.

– Он один приходил?

На этот раз Зося торопливо, слишком торопливо, кивнула, будто боялась, что гость даже в коротком молчании почувствует ее колебание. Кивок подкрепила словом:

– Один.

– Имя, конечно, не помните?

– Отчего же, Яша.