Джереми рассмеялся:

— Я пробовал первое время находить утешение в книгах, но Леонора и остальные быстро сообразили, где меня искать, так что библиотеки, а вместе с ними и балы очень скоро утратили для меня свое очарование.

Элиза улыбнулась. Рассказ Джереми помог ей справиться с волнением. Осталось лишь пронзительное ощущение их близости и ночь, наполненная темнотой и отблесками костра. Элиза поздравила себя с тем, что без особых усилий получила на удивление точное описание жизни Джереми, как вдруг поймала на себе его изучающий взгляд.

— Теперь ваша очередь, — сказал он. — Я кое-что знаю о вашей семье, но как вы сами ее видите?

Обхватив руками колени, Элиза устремила взгляд на огонь.

— Вы достаточно хорошо знакомы с моей семьей, чтобы иметь представление о царящих в ней нравах, по крайней мере, в общих чертах. Мои сестры более… активны, чем я. Думаю, это подходящее слово. Я самая тихая в семье. Как вам уже известно, я не люблю ездить верхом и до сегодняшнего дня считала, что не люблю пешие прогулки. То есть обычно они мне не доставляют удовольствия, но, возможно, все дело в тяжелых юбках. Надо будет провести опыт, когда я вернусь домой, то есть в Куонтокс и Кейзли. Хизер часто гуляет там, а Анджелика много времени проводит в седле, даже больше, чем Хизер.

Джереми склонил голову набок, чтобы видеть ее лицо.

— Чем же вы занимаетесь, когда бываете за городом?

Легкая улыбка тронула губы Элизы.

— Я люблю вышивать. Тетя Хелена, искусная рукодельница, научила меня. Еще я много музицирую, играю на арфе. Ну и на фортепиано. — Элиза скосила глаза на Джереми. — Меня всегда первой просят спеть на семейных сборищах.

Джереми тепло улыбнулся в ответ:

— Должен же кто-то выступать в этой роли.

— Да, вот мне и приходится.

— Но большую часть года вы проводите в Лондоне, верно? — Элиза кивнула, и Джереми добавил: — И что вы делаете? Опишите свой самый обычный день.

Элиза нерешительно замолчала, но тепло костра и непринужденная простота беседы помогли ей преодолеть смущение. Усевшись поудобнее, она принялась отвечать на вопросы Джереми с той же откровенностью, с какой чуть раньше рассказывал о себе он сам.

Разговор вышел до странности захватывающим, волнующим. Элизе, да и Джереми тоже, как она подозревала, прежде не приходилось говорить о подобных вещах, да еще с такой легкостью.

Наверное, так действовали на нее ночь, этот уединенный уголок в шотландских горах, жаркие отблески костра. Элиза пыталась убедить себя в этом и отчасти не лукавила, но будь на месте Джереми кто-то другой, менее искренний… она ни за что не смогла бы раскрыть ему свою душу.

Тьма наконец сгустилась. Вопросы Джереми иссякли, и путешественники затихли, сидя у костра. Но и в молчании они не испытывали ни малейшей неловкости.

Им не нужны были слова. Элизе не хотелось говорить, а Джереми казался таким же умиротворенным, как и она.

Это молчаливое единство несло покой и уверенность. Мир и безмятежность окутали их теплым покрывалом, пока пламя медленно угасало на раскаленных углях.

Джереми не мог бы сказать, существует ли в действительности эта легкая пелена, или она соткана его воображением, но, сидя в тишине рядом с Элизой, он наслаждался волшебством ночи, уединением и неожиданной близостью.

Ему нравилась тишина, его душа жадно впивала ее. Однако Джереми никогда прежде не встречал женщины, тем более светской дамы, которая так же, как он сам, с радостью растворялась бы в безмолвии.

С другой стороны, ему никогда не доводилось сидеть наедине со светской дамой в затерянном уголке Шотландии, среди скал и зарослей вереска, вдали от лондонских салонов.

Ему не хотелось нарушать это прекрасное молчание, но… вскоре им предстояло войти в хижину, и он должен был кое-что сказать Элизе.

Взяв ветку из кучи хвороста, Джереми медленно раскидал угли.

— Часто, оказавшись в положении, подобном нашему, люди вроде нас слишком много думают. — Коротко взглянув на Элизу, он убедился, что та его внимательно слушает, и вновь уставился на угли. — Мы наделяем мгновение смыслом, который, возможно, лишь плод нашей фантазии. Мы возводим барьеры у себя на пути и предопределяем исход событий своими ожиданиями, воображая, что скажут другие, что они подумают… тогда как в реальности все это, быть может, не имеет значения.

Беглецы сидели бок о бок, их плечи соприкасались. Повернув голову, Джереми заглянул Элизе в лицо.

Ее ореховые глаза смотрели серьезно.

— Чему суждено случиться, то случится?

— Лучше позволить случиться тому, что могло бы случиться. — Он немного помолчал и добавил: — Самые мудрые люди те, кто ничего не решает заранее, кто не притворяется, будто знает, как станут развиваться события, в особенности если в них задействовано несколько участников. Мудрые люди предоставляют всему идти своим чередом, не тратя силы на борьбу за исход, который, возможно, никогда не наступит. Они терпеливо ждут, пока кости, брошенные судьбой, не остановятся, и лишь потом решают, как быть с тем, что выпало.

Несколько долгих мгновений Элиза смотрела Джереми в глаза, потом уголки ее губ дрогнули.

— Как я поняла, вы предпочитаете поступать мудро?

Джереми кивнул.

— Быть может, во мне просто говорит ученый, но, по-моему, это единственно разумный путь.

Джереми с трудом заставил себя сидеть неподвижно, обхватив руками колени. У него возникло странное чувство, будто вместо ускользающего тепла гаснущих углей его обволакивает тепло Элизы, ее близость, полная соблазна.

— Я согласна. — Не отводя взгляда, она подняла руку. — Давайте бросим кости и посмотрим, что выпадет.

Ее ладонь нежно коснулась щеки Джереми, потом Элиза наклонилась и, опустив ресницы, приникла губами к его губам.

Она поцеловала его открыто, не таясь, не скрывая своих желаний.

Закрыв глаза, Джереми завладел ее губами и замер, завороженный сладостью поцелуя. За свою жизнь он целовал немало женщин, но никогда еще простой поцелуй не казался ему таким опьяняющим. Он яростно сцепил руки, удерживая себя от безрассудства, но его поцелуй, полный соблазна и невысказанной страсти, все равно заставил Элизу затрепетать.

Опустившись на колени, она послушно подставила губы и теснее прильнула к Джереми, коснувшись грудью его груди. Кулон из розового кварца, спрятанный у нее под рубашкой, слегка царапнул кожу, напоминая о себе. Будто желая придать ей смелости.

Ее губы стали настойчивее… И в этот миг Джереми вышел из оцепенения.

Прервав поцелуй, он привлек к себе Элизу и обнял. Его бедра прижались к ее бедрам.

Волна пьянящего восторга захлестнула их обоих, даря упоительное, хотя и запретное наслаждение. Снова и снова властность сменялась нежностью, настойчивость — покорностью, мягкость — жадным нетерпением.